Читать интересную книгу Критикон - Бальтасар Грасиан

Сказано – сделано. Приподнял он одну из плит пола, под самой кроватью – прямо с подушки падай в ловушку! Открылась зияющая жуткая яма, куда Постоялец, ободряя, пригласил спуститься, а сам пошел вперед; при свете потайного фонаря он повел странников в страшные пещеры, в подземелье столь глубокое, что по праву назвать бы преисподней. Там показал он странникам зрелище столь зловещее, что при одной мысли дрожь сотрясает и зубы стучат. Да, там увидели они и опознали всех постояльцев, которых недосчитывались, – лежали те простертые ниц и обезображенные. Долго молчали наши странники, не в силах слово молвить, едва дыша, словно уже были мертвы, как те, что тут покоились.

– Видана ли подобная резня! – скорее выдохнул, чем вымолвил Андренио. – Видана ли подобная бойня, учиненная варварской жестокостью! Вот этот – да это, бесспорно, принц [751], которого мы видели всего несколько дней назад таким блестящим, очаровательным юношей, украшением мира, предметом восторгов и всеобщего поклонения. Глядите, как одиноко лежит, всеми покинут и забыт. Исчезла память о нем вместе со славословиями – стоит им смолкнуть, и память заглохнет.

– А тот, другой, – говорил Критило, – да ведь это овеянный славою водитель воинственных полков. Глядите, ныне покоится совсем одинокий; кто ввергал в трепет весь мир своей отвагой, ныне ввергает нас в трепет ужаса; кто побеждал легионы врагов, стал жертвою легиона червей.

– Вот видите, – говорил Постоялец, – как беспощадна и как бесстыдна хваленая ваша красавица! Цветущий май обернулся ледяным декабрем. А сколько таких, что, залюбовавшись ее ликом, потеряли из глаз лик Господа и блаженство Небес!

– Скажи, друг, жизнью твоей заклинаю, – спросил Андренио, – кто же чинит эти зверства? Быть может, грабители, чтобы присвоить золото, лишают бедняг драгоценной жизни? Но нет, судя по их виду, злодейство тут более гнусное – они так изуродованы, изъедены, даже внутренности кто-то выгрыз. Видно, таится здесь некая свирепая Медея, что режет на куски братьев своих; некая Мегера адская, троглодиткой назвать ее слишком лестно.

– Не говорил я вам? – воскликнул Постоялец. – Благодарите же за радушный прием любезную вашу хозяйку!

– Нет, я все же никак не могу поверить, – говорил Андренио – чтобы такая подлость сочеталась с такой прелестью, ярость – с красотой чтобы такая ласковая хозяйка оказалась предательницей.

– Судари мои, творится все это в ее же собственном доме, – и мы видим сие и скорбим. А кто злодейства совершает, надобно еще узнать, – во всяком случае, она их разрешает. Вот и расчет за почет, расплата за палаты, вот и завершение ее подношений. Видите, как дорого надо платить, сколько стенаний стоят эти стены, шелком обитые, посуда серебряная, золоченые ложа, мягкие пуховики, пиры да сласти.

Странники видели и глазам не верили, как вдруг раздался ужасающий гул, оглушительный гром, словно ударили в десятки колоколов, отчего страх удесятерился. А в ответ послышались жалобные стоны и вздохи. Убежали бы наши странники, укрылись бы где-нибудь, да поздно – в подземелье уже входили попарно зловещие фигуры в черном, с опущенными капюшонами, лиц не видно. В руках несли горящие факелы, не столько чтобы мертвых освещать, сколько чтобы озарить светом прозрения живых, коим свет так необходим. Забились испуганные странники в угол, не смея слово молвить, глядя во все глаза на происходящее и прислушиваясь к тому, что говорили, хотя и очень тихо, двое в черном, оказавшиеся к ним поближе.

– О, ярость неслыханная, – говорил один, – жестокой сей тиранки! Да что толковать, она женщина, а наихудшие беды все – женского рода: чума, война, проказа, гарпии, сирены, фурии и парки.

– О да, – отвечал другой, – но ни одна с нею не сравнится, они тоже терзают и мучают, да не так беспощадно. Пусть некая напасть отняла у вас имущество, она оставляет здоровье; другая отымет здоровье, но оставит жизнь; одна беда лишит вас должности, зато оставит друзей для утешения; другая похищает свободу, но оставляет надежду. Ни одно злосчастье не отымает всего, каждое оставляет что-то в утешение. Только эта беда, злейшая из всех, чисто метет, все враз заберет, прощай имущество, отечество, друзья, родня, братья, сестры, родители, радость, здоровье и жизнь; она заклятая врагиня рода человеческого, злодейка вселенская.

– Довольно того, – заметил первый, – что она хуже невестки, хуже мачехи, она поистине свекруха жизни. А чем еще может быть Смерть?

И только ее назвали, она, как волк в басне, тут как тут. Сперва повалила ее свита, и немалая – те, что ей предшествуют, и другие, что за нею следуют. В ужасе глядели наши пилигримы, безмолвные, как мертвецы, – чаяли они увидеть в похоронной процессии отряды привидений дружины призраков, толпы нелюдей, полчища страхолюдов, эскадроны зловещих чудищ, а вместо этого прислужники Смерти оказались румяные жирные, цветущие, ничуть не унылые, но улыбающиеся и добродушные и входили с песнями да плясками, с шутками, прибаутками. Вмиг рассыпались они по подземному сему театру, и странники чуть перевели дух; даже приободрились. Андренио подошел к одному, который показало ему повеселей и поучтивей.

– Милостивый государь, – спросил Андренио, – кто эти добрые люди?

Тот поглядел на него и, заметив, что Андренио несколько смущается, сказал:

– Пора бы тебе держаться свободно – нечего быть стыдливым, и во дворце Смерти куда выгодней иметь на одно, а то и на два очка нахальства. Знай, это свита королевы вселенской, моей госпожи Смерти, которая тут поблизости; а мы – самые свирепые из ее палачей.

– По вас не скажешь, – возразил Критило, тоже ставший развязней, – ВЬ1 веселитесь и ликуете, поете и хохочете. Я всегда думал, что ее головорезы угрюмы и мрачны, свирепы и жестоки, зловредны и ненасытны и что рожи у них страшнее смерти.

– Такими они были когда-то, – отвечал прислужник Смерти, расхохотавшись, – в древние времена. Ныне такие не в моде, все переменилось. Теперь мы – ее подручные.

– А кто ты такой? – спросил Андренио.

– Я – может, не верите? – Пресыщение, потому и морда сытая.

– А вон тот – кто?

– Обжора, рядом со мной Завтрак, чуть подальше Полдник, вон там Закуска, а вон тот – Сытный Ужин, многих погубил!

– А тот – жеманный и женоподобный?

– Французский Недуг.

– А вон те красоточки?

– Язвочки. Таковы все, кого видите. Ныне смертные помирают по тому, что их убивает, жаждут того, что им приносит смерть. Прежде человек от огорченья умирал, от печали, от трудов непосильных; теперь люди поумнели – горести их не убивают, напасти не приканчивают. Вон та беляночка, Миндальное Молоко, кто поверит, что от нее уйма народу мрет? И еще скажу тебе – ныне молодчики Смерти мало кого убивают, куда чаще люди убивают себя сами, принимают смерть от своих же рук. Вон там, глядите, Беспутство, убийца молодежи; вон тот, с виду такой приятный, это Кувшин Холодной Воды, там подальше Испанские Солнца, Итальянские Ветры, Валенсийские Луны, Французские Хвори – все народ очень симпатичный.

Недуги шли без конца, невесть откуда, а разлезались повсюду. Андренио, знай, спрашивал:

– Милое Пресыщение, откуда они берутся?

– Откуда? Смерть не придет, так недуг разобьет. Но гляди, вот и она сама, пусть не собственной персоной, но в лице ее теней и вестников.

– Как ты узнал?

– А вон пошли уже лекари, они же ее приближенные, слуги самые надежные, они-то ее непременно приведут.

– Не покидай меня, милое Пресыщение, я, право, умираю от любопытства, а, к тому же, страх боюсь поганой ее рожи.

– Полно, лицо у нее не злое и не доброе, зато в грязь лицом не ударит.

– Какими глазами на нас посмотрит?

– Никакими, Смерть ни на кого не смотрит.

– Какую гримасу нам состроит?

– Смерть не строит, только расстраивает.

– Потише, она нас – услышит.

– Не бойся, Смерть никого не слышит, никаких резонов, ни жалоб не слушает.

И вот, появилась сама грозная королева, видом ни на кого не похожая, лицо половина на половину: одна половина – цветы; другая – шипы; одна нежная, мягкая; другая – одни кости; одна румяная и свежая, розы с жасмином; другая – иссохшая и морщинистая. Столь различны были половины, что, увидев ее, Андренио сказал:

– Ух, какая уродина! А Критило:

– О, какая красавица!

– Чудовище!

– Чудо!

– Одета в черное.

– Нет, в зеленое.

– Сущая мачеха.

– Отнюдь, супруга.

– Отвратительная!

– Восхитительная!

– Убогая!

– Богатая!

– Унылая!

– Веселая!

– Штука в том, – молвил ее прислужник, стоявший меж ними двумя, – что смотрите вы на нее с разных сторон, видите разные ее лики, потому различны впечатления ваши и чувства. Подобное встречается каждый день: богачам она кажется непереносимой, беднякам – сносной; к добрым является одетая в зеленое, к злым – в черное; для сильных мира ничего печальней, для несчастных – ничего радостней. Не приходилось ли вам видеть картины, на коих, поглядеть с одной стороны, ангел, а с другой – демон? Так и Смерть. Пройдет немного времени, и привыкнете к ее страшному лику – самая жуткая рожа не пугает, когда к ней привыкают.