но не хотела верить. До этой детской влюбленности и его знакомства с Талией, им позволяли оставаться подругами. Ей позволяли быть рядом с принцессой и считаться ее подругой. Ведь на самом деле ее чувства были куда глубже обычной дружбы. Вот только Талии нравились лишь мужчины.
Филис рано осознала свою бисексуальность. Поняла, что не делает разницы в пристрастиях между мальчиками и девочками. Что ей одинаково интересны и мужские, и женские тела. Раньше, еще пару столетий назад, подобное порицалось. Считалось невозможным женщине любить женщину. Еще раньше за такое казнили. Затем изолировали. Потом пытались перевоспитывать. Но постепенно, под воздействием Храма и жриц, отношение к таким связям изменилось. И сейчас семьи из двух женщин уже никого не удивляли. Да, так бывает.
В детстве и в подростковые годы она много общалась с жрицами, пытаясь понять себя и свои желания. И совсем не удивилась, когда поняла, что влюблена в Талию. Все же в нее сложно не влюбиться. В какой-то мере она очень хорошо понимала Байона.
— Они были очень счастливы вместе. А я…
— Ты так и не нашла кого-то, кто затмил бы собой твою принцессу.
— Она никогда не была моей…
Правда. Для Талии существовала только их дружба. Крепкая. Лишенная многих границ и наполненная доверием и пониманием. Пожалуй, Софронии стоит даже сказать «спасибо» за то, что она вовремя вмешалась. И не позволила Филис наделать ошибок. Да, тот разговор и спустя годы казался неприятным и немного обидным, но ей уже давно не семнадцать. Правильно, что она уехала, пережила свою влюбленность вдали, встретила Леду, начала учиться в Храме, и в итоге прожила вполне счастливо два десятка лет. Чтобы снова вернуться назад и разворошить прошлое.
— Та землянка, она, действительно, внешне похожа на Талию. Но еще она напомнила мне ее такой, какой я ее знала. Немного наивной, неуверенной и отчаянно желающей сделать мир лучше. Вселенную.
Весь Киорис знал наследницу как отличного лидера, участницу Игр, пилота, военного командира, но Филис помнила ее иной. Совсем маленькой, семи лет, плачущей над сломавшейся поделкой. В десять, когда они запускали бумажного змея. В тринадцать, когда тайком таскали вино из дворцового погреба, чтобы устроить «исторический» пикник в саду. В пятнадцать, когда бегали ночью купаться голышом и чуть не утонули. Она помнила ее разной. Живой. Еще не ставшей великой, символом, за которым пойдут другие. И любила именно такой. Но все проходит…
— Саша старше, но сейчас похожа именно на ту Талию. И я думаю, она сама не понимает, на что способна. Не знает. Не верит. И даже еще не думает об этом. Я не люблю ее, нет. Скорее… Она разбудила во мне память. И ностальгию. А еще боль… Ведь Талии больше нет.
Горе — странная вещь. Порой оно сшибает с ног, мешает вздохнуть, не дает спать по ночам, а порой подбирается медленно и осторожно, незаметно подтачивает силы и разум, сворачивается внутри болезненной тоской и прорывается наружу настолько внезапно, что совершенно неясно, откуда оно взялось и почему.
Слезы катились по вискам и терялись в волосах. Леда погладила ее по руке.
— Ты не отпустила Байона, потому что он — единственный, кто мог бы понять тебя. Если бы ты решилась рассказать. Ты чувствуешь связь с ним. Из-за прошлого. О котором он вряд ли знает.
— Мне кажется, я украла его у нее… — с губ сорвался судорожный вздох.
— Это не так. Ты же понимаешь. Чувство вины иррационально. Ты не гордишься своим поступком и накручиваешь себя. Но на самом деле никто на тебя не злится. И думаю, сам Байон тоже. У него наверняка хватает своих поводов для самобичевания. И для тоски. Ты ни в чем не виновата, Лиса.
Старое прозвище вызвало улыбку. Леда его придумала. Ей казалось забавным. Леда и Лиса.
Их отношения тоже начались с дружбы. С общей учебы. С интереса к искусству и истории. Но если для Филис увлечение так и осталось теоретическим, то Леда напрямую работала с художницами, писательницами, актрисами и другими представительницами и представителями искусства. Она помогала пробуждать вдохновение, структурировать идеи, писала рецензии и рекомендации. Таких как она называли «поцелованными Солнцем». Такие жрицы несли радость. Они всех вокруг заряжали энергией. Дарили силы. И помогали найти призвание.
Для нимфейки такое призвание выглядело естественным продолжением жизни, к которой она привыкла. И, конечно, после окончания учебы и практики под приглядом старшей жрицы, она хотела вернуться на Нимфею. Филис поехала с ней. Тогда у них были планы. Казалось, что общие. Но… не вышло.
Нимфея прекрасна. Она удивительна. И по сравнению с Пафосом, намного более мирная и стабильная. Она процветает. И там помощь жриц Храма нужна на порядок меньше. Вот только именно это и заставило Филис вернуться. Ей стало скучно. Работа не приносила радости. А редкие случаи помощи военным вызывали куда больше отклика. К счастью, старшая жрица Храма, к которому они относились, оказалась достаточно проницательна и мудра, чтобы направить ее в нужное русло.
Вот только Леда не захотела возвращаться. Ее все устраивало. И сначала они договорились, что будут встречаться во время поездок. Жрицы часто путешествуют. Чем не возможность для встречи? К тому же можно писать. Видеть друг друга на мониторах. Говорить часами. Тогда разлука не пугала.
И сначала они ее и не замечали. Все казалось таким же, как и раньше. Разговоры. Радость. Подъем сил от занятия тем, что действительно близко и понятно. И какая разница, что промежутки между звонками становятся все длиннее, а мысли все реже возвращаются к подруге? Годы прошли, прежде чем при очередной встрече они поняли, что уже совсем не так близки, как хотелось бы. И что расстояние, вставшее между ними, куда больше и глубже, чем казалось раньше.
Была печаль. Но уже не та, что двадцать лет назад. И расставание вышло