Читать интересную книгу Эволюция - Стивен Бакстер

Поэтому она попробовала ещё раз. У неё всегда были прекрасные навыки по изготовлению инструментов из камня, древесины или кости. На сей раз спираль была чуть более плавной, чуть ближе к идеалу, стоявшему у неё перед глазами. Поэтому она вновь сделала это. И ещё, и ещё раз, пока непривлекательная с виду глыба породы не была полностью покрыта спиралями, петлями, завитушками и дорожками.

Это действительно выглядело так же, как то, что она видела, закрыв глаза. Это было просто чудо — понять, что она умела делать вне своей головы такие же фигуры, какие видела внутри.

Позже ей пришло в голову воспользоваться охрой.

Люди по-прежнему использовали красную железную руду как пастельный карандаш, чтобы нанести себе на кожу знаки принадлежности к племени — так же, как это было во времена Камешка. Теперь с мягким материалом экспериментировала Мать, и она обнаружила, что использовать его на камне значительно легче, чем скребок. И ещё его можно было использовать и на других поверхностях. Вскоре её руки и ноги — и куски кожи, которые она носила или вешала на свой шалаш, и её инструменты и скребки по камню, кости и дереву — все они были покрыты петлями, изгибами и зигзагами.

Следующий шаг в её индивидуальном развитии заставил сделать цветок.

Он был чем-то вроде подсолнечника: не самый красивый, ни со съедобными, ни с ядовитыми семенами, не представляющий никакого особого интереса. Но его лепестки образовали аккуратную жёлтую спираль, закручивающуюся к чёрной середине. Она с криком бросилась к цветку, узнав знакомый мотив.

После этого она начала видеть свои фигуры повсюду: спирали раковин и шишек, решётки пчелиных сотов, и даже потрясающие зигзаги молнии, которая прочерчивала в небе дугу во время бури. Содержимое тёмных глубин её черепа словно вырисовывалось в окружающем мире.

Первой ей начала подражать девочка.

Мать видела, как она шла мимо, перекинув кролика через плечо — и на её щеке была тёмно-красная спираль, завитая под глазом. Следующим был Проросток с волнистыми линиями на своих длинных руках.

После этого она начала замечать линии и петли, появляющиеся всюду — словно сыпь появилась на поверхностях лагерной стоянки и на телах людей. Когда она придумывала какой-то новый мотив, решётку или серию кривых линий, его быстро копировали и даже дорабатывали — особенно молодёжь.

Это приносило ей странное удовлетворение. Теперь люди не избегали её. Они подражали ей. Она стала своего рода лидером, но таким способом, о каком раньше и подумать не могла.

Но Мрачная была не так довольна новым статусом Матери. Она держалась на расстоянии от Матери. Фактически же со времени смерти мальчика эти две женщины едва признавали существование друг друга.

Но всё равно ни один из мотивов, нарисованных ею или кем-либо другим, и близко не стоял рядом с тем сияющим геометрическим совершенством, которое тихо являлось в её голове. Дошло до того, что она начинала практически желать возвращения боли, чтобы увидеть их вновь.

Время от времени изменения в сознании пугали её. Что всё это означало? Она инстинктивно искала связи; это было частью её природы. Но какой могла быть связь между вспышкой света в её глазах и бурей высоко в небе? Вызывала ли буря свет у неё в голове — или всё было наоборот?

Жизнь продолжалась: бесконечные циклы передышек, сбора еды, Солнца и Луны, описывающих дуги в небе, медленного старения тела. И месяц за месяцем Мать всё глубже погружалась в странность своих органов чувств. Она начинала видеть связи повсюду. Казалось, будто мир был заплетён причинами и следствиями, словно паутинными нитями гигантского невидимого паука. Она чувствовала себя так, словно растворяется — её самоощущение рассеивалось.

Но во всех своих внутренних блужданиях она цеплялась за память о сыне, за память, которая напоминала бесконечную боль, словно у культи от ампутированной руки или ноги.

И постепенно смерть Молчаливого начала казаться ей центром, куда тянутся следы всех этих причин.

По общему молчаливому согласию лагерная стоянка была свёрнута. Люди готовились отправиться в путь.

Мать шла с ними. Проросток и другие почувствовали облегчение. Некоторые думали, что она могла настаивать на том, чтобы оставаться возле ямы в земле, в которой находились кости её сына.

После долгого перехода они добрались до нового лагеря, ближе к озеру, окружённому полосой грязи. Они натянули шкуры и сделали себе подстилки для сна. Но, пока засуха продолжалась, жизнь оставалась трудной, а дети и старики страдали.

Однажды Проросток принёс Матери голову молодого страуса. Шея была отрезана на длину руки под клювом, а голова была точно пробита копьём.

Повергнуть наземь быстроногого страуса — попасть прямо в крошечную голову бегущей птицы с расстояния в пятьдесят или семьдесят метров, и убить его — это действительно был подвиг. После месяцев практики Проросток и другие молодые охотники научились использовать копьеметалку, чтобы метать своё оружие на невиданное ранее расстояние и с потрясающей точностью. Изобретение Матери было действенным. Охотники начали всё увереннее проникать дальше в саванну, и скоро животные с равнин, на которых они охотились, должны будут научиться всерьёз опасаться их. Охотникам словно внезапно подарили ружья.

Сегодня Проросток, казалось, был готов лопнуть от воспоминаний о своей добыче. Перед женщиной, которая в первый раз показала ему, как использовать копьеметалку, он изображал, как метнул копьё, как оно выгнулось и взлетело, как оно точно попало в цель.

— Птица быстро, быстро, — говорил он, и его ноги топали по земле. — Бежать быстро.

Он указал на себя:

— Я, я. Скрыться. Скала. Птица быстро, быстро. Копьё… — он выскочил из-за своей невидимой скалы и изобразил бросок своего победоносного копья ещё раз.

В эти дни у Матери оставалось мало времени на людей. Её всё более и более поглощало её собственное новое восприятие. Но она терпела присутствие Проростка, самого близкого друга, который у неё был. Она рассеянно слушала его бормотание.

— Ветер нести запах. Запах дойти страус. Страус бежать. Теперь, здесь. Заросли, заросли, прятаться. Ветер нести запах. Страус здесь, ветер там, ветер нести запах прочь…

Его язык напоминал что-то вроде пиджина. Слова были просты: только существительные, глаголы и прилагательные без инфлективных окончаний. По-прежнему, чтобы подчеркнуть важный момент, использовались многократное повторение и мимика. И, обладая лишь зачаточной структурой, он был лингвистически открытым: то, что любые два человека, даже воспитанные как родные братья, никогда не говорили похожим образом, отнюдь не способствовало общению.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});