11 июня. Макдональд и сэр Джон Саймон прибыли на Северный вокзал в 17 часов 40 минут. Публика оказала им радушный прием, раздавались выкрики: «Да здравствует мир!» Чай в английском посольстве. Затем до 20 часов 15 минут предварительная беседа в самом дружеском тоне.
Макдональд изложил мне свою точку зрения; ему бы хотелось заключить между Англией и Францией прелиминарное соглашение, подобное соглашению 1924 года. Нужно о многом позабыть. Я со смехом прервал его: кто же заплатит за это? Он сторонник полной отмены репараций во имя восстановления европейской экономики; но с самого начала он заявляет и уточняет, что европейское соглашение до своей ратификации должно быть подчинено соглашению с Америкой. Нужно нечто большее, чем мораторий. С другой стороны, он склонен требовать от Германии обязательств, которые гарантировали бы приблизительно на 15 лет восточные границы. Таким образом, он устанавливает связь между Женевой и Лозанной.
Я ответил, что расположен согласиться на большее, чем мораторий на план Юнга, но не хочу отмены репараций; что я не возражаю против окончательного урегулирования при условии, что оно будет считаться недействительным без Соединенных Штатов; что не следует позволять Германии укрепляться за наш счет и нарушать экономическое равновесие для своей выгоды. Пример с железными дорогами и каменным углем произвел сильное впечатление на Макдональда. Я доказал ему, что Германия может продолжать платить. Не отвергая идеи об отсрочке, я заметил, что эта отсрочка ограничила бы пакты и Локарнские соглашения и что ее исход был бы чреват опасностью. Другая проблема: с кем вести переговоры?
В конце беседы Макдональд любезно выразил свое удовольствие по поводу встречи со мной. Обед прошел в очень дружественной обстановке. Мы еще не обсуждали вопросов, относящихся к Центральной Европе.
Мы возобновили беседу в воскресенье в 10 часов 30 минут утра. На ней присутствовал Жермен Мартен. Англия утверждала, что она не намерена отказываться от прав; по ее мнению, было бы опасно ссылаться на платежеспособность. Труднее всего уточнить окончательные условия урегулирования. Я предложил следующий текст: «Мы прибыли в Лозанну, чтобы найти способ урегулировать европейскую проблему при условии всемирного урегулирования». Вопрос в том, как будет сформулирован факт неуплаты 1 июля, – нужно, чтобы эта формулировка не содержала никаких обязательств на будущее. Мы пришли к согласию в следующем: необходимо так сформулировать факт неуплаты 1 июля, чтобы он имел характер простой отсрочки.
Что касается Центральной Европы, то мы решили с сэром Джоном Саймоном попытаться достичь предварительного соглашения между Францией и Великобританией. По мнению английских министров, недавний провал Лондонской конференции объясняется как раз тем, что не сговорились с нами.
* * *
13 июня. Прибытие в Женеву. Конференция на мертвой точке. Первые беседы с нашими экспертами для уточнения. Присутствовал Бонкур.
14 июня. Г-н Гибсон[129] передал мне американскую памятную записку по поводу контингентов, инициатива которой принадлежала Гуверу. Прения открыл несколькими словами Макдональд. Сэр Джон предложил провести предварительное совещание пяти держав: Франции, Великобритании, Италии, Соединенных Штатов и Японии, чтобы установить, какие виды вооружения можно отменить или ограничить, например танки. Он предложил, чтобы количественному ограничению предшествовало качественное ограничение. Немцев лишь предупредят об этом совещании, но не пригласят. Бонкур доказывал на примере германских линкоров, что качественного ограничения недостаточно. Он настаивал на необходимости бюджетного контроля. Я предложил урегулировать сначала вопросы химической и бактериологической войны.
Перед заседанием бюро г-н Надольный, представитель Германии, вручил мне и Бонкуру свой проект, однако воздержался его комментировать. В своей ноте германская делегация предлагала осуществить качественное разоружение в отношении артиллерийских снарядов калибром свыше 100 мм, танков и броневиков, подвижных бронированных башенок, в отношении крепостей, линейных кораблей тоннажем свыше 10 тысяч тонн, авианосцев и подводных лодок, мин, военно-воздушных кораблей, а также запретить химическое и бактериологическое оружие.
Я составил следующий ответ:
«Французская делегация изучит документ, который ей только что передал г-н германский делегат. В надлежащее время она выскажется по поводу принципов, лежащих в основе этих предложений, и относительно возможности их применения. Но уже сейчас она вновь подтверждает, поскольку это необходимо, все оговорки, которые Франция сочла нужным сделать по этому вопросу».
Заседание бюро. Гендерсон заявил, что мы достигли той стадии обсуждения, когда необходимо начать переговоры. Мы потребовали немедленно принять текст относительно химической и бактериологической войны. По мнению Гендерсона, сами эти выводы должны стать предметом переговоров. Надольный зачитал свой проект, которому был предпослан комментарий. Я зачитал свою декларацию; возвращаясь на свое место, я заметил, как Гранди и Луначарский обменялись улыбками со своими делегациями. Дело в том, что Италия и Россия поддерживают предложение Германии[130]. Сэр Джон Саймон одобрил предложение о переговорах и настаивал на качественном разоружении. Был принят тезис Гендерсона. Мы поддержали испанское предложение относительно контроля над частной торговлей оружием и предложение Португалии о бюджетных ограничениях.
Меня сразила перемена, которая произошла в Женеве с 1924 года. Во всех отношениях в эти грозовые июньские дни воздух насыщен электричеством. Повсюду ощущается, не только сдержанность, но и двуличие. Попытки наладить международную жизнь ничуть не изменили традиционные нравы дипломатии. У меня был с продолжительным визитом г-н Гранди, и хотя он был чрезвычайно вежлив, я чувствовал, что ждать от него нечего. Он выражался как реалист, который намерен сознательно пренебречь воспоминаниями о том, что называют латинским братством. Мне не удалось найти путь к сердцу Италии; он объяснял мне причины своей позиции в отношении морского соглашения; уверял, что фашисты намерены прийти к соглашению с левыми партиями, но все это лишь формула вежливости. Гранди заявил мне, что он – единственный человек в Италии, возражающий против Аншлюса. К глубокому сожалению, я пришел к следующему убеждению: отныне со стороны Италии надо всего опасаться и ни на что не надеяться. Впоследствии я часто повторял эту формулировку, за которую меня неоднократно упрекали, но которая была мне подсказана здравым смыслом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});