тёмных проёмах дверей и подворотен. Но один карлик не уковыливал от меня, не затаивался в темноте подворотни, а спокойно прогуливался с громадным длинношёрстным сенбернаром тёмно-рыжего окраса с вкраплёнными белыми пятнами. Поравнявшись с ним, я произнёс слова приветствия и остановился, приятно поражённый увиденным. Кивнувший мне в ответ карлик вместе со своей собакой как будто бы сошёл с полотна моего любимого Веласкеса. Громадная по отношению к туловищу голова с высоким лбом, умным спокойным взглядом, идущим из больших навыкате глаз, мокрые от дождя кудри волос, сбегающих по плечам, и тёмно-зелёное до пят пальто, схожее с барским халатом. С минуту все трое хранили молчание – собака, карлик и я. Видимо, карла прочитал, уловил в моих глазах восхищение и, ещё раз величественно кивнув мне и держась коротенькой ручкой за ошейник красавца сенбернара, медленно заковылял в противоположную сторону.
Безглазка
Слепые блуждают ночью.Ночью намного проще…Иосиф Бродский
Одноглазка, Двуглазка и Трёхглазка из сказок братьев Гримм были знакомы мне с детских лет, я видел их изображения в иллюстрациях разных художников, а вот с Безглазкой встретился во время ночных прогулок в Питере в юношеском возрасте.
Исхлёстанный струями дождя, я шагал ноябрьской ночью под завывание ветра по одной из улочек Васильевского острова. Навстречу мне высокий мужчина вёл, придерживая за плечи, девочку десятилетнего возраста. Я остановился на тротуаре близ уличного фонаря, намереваясь их пропустить, а заодно и разглядеть ночных путешественников. Когда пара поравнялась со мной и электрический свет фонаря осветил лицо девочки, я понял, почему ими выбрана ночь, – у несчастной в глазницах не было глаз, а была лишь пара глубоких впадин, обтянутых бледной кожей. Если бы у неё отсутствовал нос, это было бы маской Смерти, а сейчас это была какая-то причудливая и страшная половинчатость лика Смерти или… Жизни, которой ещё не подарены глаза.
Зрячие люди часто ходят, опустив голову к земле, а лица слепцов всегда обращены к небу. “Может быть, в надежде, что оно поможет им ступать без проводника?” – размышлял я, смотря вслед трагической паре. Безглазая девочка так и шла с поднятым к ночному небу лицом. И на ум мне приходят строки моего любимого Бодлера из его “Цветов зла”, посвящённые слепцам:
…Их очи смотрят вдаль, глава их ввысь поднята;Они не клонятся над шаткой мостовойОтягощенною раздумьем головой;Безмолвие и мрак, как два ужасных брата…
(Перевод Эллиса.)
Искалеченный ангел
У подстреленной лани глаза точно свёрлаИ мерцают, как ночью в канаве вода.Взгляд божественный, странно сжимающий горло,Взгляд ребёнка – и в нём удивленье всегда.Шарль Бодлер(перевод Вильгельма Левика)
Возвращаясь после ночных прогулок, я обычно шёл по небольшой аллее, окружённой деревьями и скамейками по обе стороны. Рялом с одной из них стояло металлическое инвалидное кресло на колёсах, а на скамейке восседало существо, заботливо укутанное в одеяло. Тоненькие руки с почти прозрачными ладонями лежали на одеяле, под ним угадывалась нескладная фигурка несчастной. Но что меня завораживало, так это удивительной, неземной красоты лицо с громадными светло-голубыми глазами ангела. Из – под маленькой белой вязаной шапочки выбивались и падали на плечи белокурые вьющиеся волосы. Было в этом не пощажённом судьбой существе нечто надмирное, таинственное и манящее, и, пробегая мимо неё, я буквально задыхался от переполнявшего мою грудь чувства сострадания и одновременно восторга.
В какой-то момент мне показалось, что и ангельское существо смотрит на меня с интересом. О юношеская романтика!
Я представлял, что познакомлюсь с ней и, упав на колени перед скамьёй, признаюсь в своих чувствах и мы будем навсегда вместе, я буду носить её на руках и гулять ночами по Петербургу.
Но вот наступила холодная зима, и ангельское существо не появлялось больше на заснеженных аллеях. “Весной снова появится, – утешал я себя, – и больше она не исчезнет из моей жизни!”
Увы… Ни весенними, ни летними ночами я больше не встретил её. Но взгляд этих неземных глаз запечатлелся в моей душе на долгие годы.
…Десятилетия спустя я получил из России письмо от незнакомой мне женщины. Она поведала, что моя ангельская возлюбленная, наречённая Еленой, перенесла в раннем детстве тяжёлую форму полиомиелита и оказалась пожизненно прикованной к креслу, что не помешало ей окончить Ленинградский университет и защитить диплом искусствоведа. “Елена жила в том же доме, что и вы, и часто видела ночами вас в аллее парка, прилегающего к дому. Она чувствовала, что нравится вам, да и вы ей тоже очень нравились, но, прекрасно понимая, что может стать вам обузой в жизни, постаралась избежать знакомства с вами, и на прогулки её стали вывозить в другой парк. Все годы она живо интересовалась вашей судьбой, вашим творчеством, восхищалась им. Недавно она угасла, покинув этот мир. И я решилась вам написать о ней, думая, что, может быть, вам будет интересно узнать о ней”.
Философствующий чинарь
Жизнь есть жизнь, тождественная мысли о ней, сама мысль о жизни не тождественна жизни.
Яков Друскин
Подпольный философ, математик, музыковед, соратник обэриутов и “чинарей” Яков Семёнович Друскин поражал бездонными водоёмами своих знаний и памяти. В наших вечерних беседах всплывали ошеломляющие переплетения библейских откровений с научными и математическими открытиями, которые выстраивались в чёткий логический строй его философии.
Фигурой и лицом он походил на средневекового аскетического монаха. Тонкие кисти бледных рук, седой венчик волос обрамляет лысоватую голову, глаза святого или пророка – большие, всевидящие и всё понимающие. Образ Якова Семёновича был настолько впечатляющим, что я решил сделать серию его фотопортретов, на что получил согласие, и, кажется, мне удалось в некоторых из них уловить и запечатлеть его образ.
Обстановка комнаты, в которой он обитал, была предельно простой – железная кровать, письменный стол с настольной лампой, пара стульев и большой шкаф, набитый рукописями, книгами и бобинами с музыкой его любимых композиторов. На полу стоял магнитофон “Днепр”.
“Знаете ли Вы что Мир родился из точки?” – глаза Якова Семёновича светятся в полумраке. Молчание. Из “чекушки”, стоящей на столе, он наливает стопку, выпивает, и свет его глаз становится ещё ярче. В наступившей на кухне темноте я слышу его торжественный: “И мир снова уйдёт в точку”. Он опрокидывает ещё одну стопку, щёлкает выключателем, и кухню освещает свет небольшой электрической лампочки, висящей под потолком.
Ласково глядя на меня, ошарашенного “точкой”, Яков Семёнович поднимает с пола громадного полосатого кота, подносит его голову к лицу. “А знаете Миша, что люди пали… Да, да, мы – люди – пали, а Тимка (это имя кота) – не пал. Люди – пали, а животные – нет”. И он крепче прижимает к лицу башку кота с жёлтыми глазами.
“Чекушка” прикончена и, придвинувшись ко мне ближе, Яков Семёнович почему-то переходит на