остальные участники тинга заревели от хохота, ибо всем было известно, что богатство Гудмунда превышала лишь его скупость. Когда он понял, что не найдёт поддержки своему предложению, он наконец уступил, и два человека, которые выступали от родичей Агни, пообещали, что их доля будет выплачена.
— Будет лучше, — сказал Сони Гудмунду, — если ты тоже соберёшь эти деньги сейчас, раз здесь присутствует такое множество твоих родичей и друзей. А я сам соберу деньги, причитающиеся с родичей Агни.
К этому времени Токи принесли его весы, и он пытался подсчитать, сколько должен заплатить каждый человек.
— Тринадцать человек вошли в долю, — сказал он, — и каждый из них даёт одну и ту же сумму, кроме Олафа Летней Пташки, который даёт вдвое больше. Получается четырнадцать частей, которые мы должны подсчитать. Не так-то легко сказать, сколько будет одна четырнадцатая от одной трети из семи и к этому ещё четверть марки серебра. Думаю, что нам этого не скажут сразу даже самые мудрые купцы из Готланда. Но человек проницательный всегда найдёт выход из трудного положения, и если мы пересчитаем это на шкуры, то всё станет ясно. Итак, одна четырнадцатая от шести дюжин шкур куниц — это одна седьмая от трёх дюжин шкур, и каждая доля должна подсчитываться по верхней шкуре, ибо она всегда теряет немного в весе, что я знаю по опыту. По моим подсчётам каждый человек должен выплатить сумму серебра, равноценную шести шкурам куниц, — небольшая плата, но почётная. Вот весы, вот гирьки, все, кто желает, могут проверить их прежде, чем я начну взвешивать.
Люди, которые знали толк в подобных вещах, тщательно проверили весы, ибо купеческие весы часто искусно недовешивали товар. Но весы могли быть проверены лишь прикосновением, и когда несколько человек выразили сомнение насчёт их точности, Токи немедленно ответил, что готов сражаться с любым, дабы доказать, что они точны.
— Это часть купеческого ремесла, — сказал он, — сражаться за свои весы. А тот, кто боится этого, считается ненадёжным, и с ним нельзя иметь дело.
— Не будет никакого поединка из-за весов, — строго промолвил Угги. — А серебро, которое соберётся в шлеме, будет отдано Аскману и Глуму. И зачем тебе, Токи, взвешивать неправильно, если твоё серебро будет взвешиваться вместе с остальным?
Все те, кто обещал выплатить свою часть, вынули серебро из своих кошелей на поясе и принялись взвешивать. Некоторые давали маленькие серебряные колечки, другие — мотки серебряных нитей, а третьи давали серебро, разрубленное на мелкие кусочки. Но большинство платили серебряными монетами из самых разных стран и редких уголков земли, некоторые из них были отчеканены в столь далёких землях, что ни один человек не знал их названий. Орм расплачивался андалузскими деньгами, которые у него ещё оставались, а Олаф Летняя Пташка византийскими монетами прекрасной чеканки, которые он получил от великого императора Иоанна Земескиса.
Когда все деньги были собраны, Токи положил их в матерчатый мешок и взвесил ещё раз все вместе. Весы показали, что его подсчёты были верны, ибо получилась треть от общей суммы с небольшим остатком.
— Здесь слишком мало, чтобы заново делить и отдавать вам обратно, — сказал Токи, — я даже не могу взвесить на моих весах такую малость серебра.
— Что делать с этим? — спросил Угги. — Кажется, нет необходимости в том, чтобы Аскман и Глум получили больше, чем они требовали.
— Отдадим это Гудни Вдове, — сказал Орм. — Ибо она тоже должна что-то получить за тот ущерб, который ей нанесли.
Все согласились, что это самое разумное решение. Вскоре Сони и Гудмунд вернулись со своей шестой частью, которую они собрали среди родичей и друзей. Шестая часть Сони была взвешена, и всё сошлось, но доля Гудмунда была неполной, несмотря на то, что он положил вдобавок к серебру груду шкур и два медных котелка. Он громогласно сетовал на недостачу, говоря, что готов дать клятву, что здесь всё, что ему удалось добыть, и просил, чтобы кто-нибудь богатый из двенадцати избранных дал ему взаймы недостающие деньги. Но никто не хотел этого делать, ибо все знали, что одалживать деньги Гудмунду — всё равно, что выбрасывать их в море. Наконец Сони Зоркий сказал:
— Ты упрямый человек, Гудмунд, и это нам хорошо известно. Но кого угодно можно заставить изменить свои намерения тем или иным способом, и я думаю, ты не исключение из этого правила! Мне кажется, я помню, что Орм из Гронинга сделал это с тобой вскоре после того, как приехал сюда, когда ты не хотел продавать ему хмель и корм для скота по сходной цене. Я полагал, что хорошо знаю эту историю, но теперь не могу вспомнить в точности, что случилось, ибо я становлюсь стар. Поэтому, пока Орм поведает нам о том, как он уговорил тебя, ты, Гудмунд, подумай, где ты можешь найти оставшуюся невыплаченной часть твоей доли. Будет любопытно послушать, каким способом он воспользовался.
Это предложение было горячо поддержано собранием, и Орм, поднявшись на ноги, коротко и просто рассказал о том, что случилось. Но его повествование было прервано Гудмундом, который вскочил на ноги и проревел, что не желает, чтобы эта история пересказывалась.
— Мы с Ормом уже давно решили это дело полюбовно, — провозгласил он. — И эта история не стоит того, чтобы её слушать. Подождите немного, ибо мне кажется, я вспомнил человека, которого я могу попросить и который даст мне то, чего недостаёт.
Сказав это, он поспешно направился к своей землянке. Как только он скрылся, многие закричали, что во что бы это ни стало хотят дослушать эту историю. Но Орм ответил, что пусть кто-нибудь другой расскажет им её.
— Ибо то, что сказал Гудмунд, — правда, — промолвил он, — мы решили это дело полюбовно уже давно. Зачем мне бесить его, если он уже пошёл за серебром?
Прежде, чем кто-либо успел что-то сказать, Гудмунд вернулся, запыхавшись, с недостающими деньгами. Токи взвесил их, и всё сошлось. Итак, две трети свадебного выкупа от Слатти и Агни были переданы Аскману и Глуму, после чего те признали двух мужчин, которые похитили их дочерей, зятьями. Оставшуюся треть, которую должны были выплатить Слатти и Агни