Боб вывел подчиненных на поиски уже на следующий день. Им не повезло. Но, по крайней мере, на суде мы были готовы доказать, что пытались найти ножи. В противном случае защита могла объявить, что ДПЛА якобы отнесся к рассказу Линды Касабьян с таким недоверием, что даже не потрудился организовать проверку.
То, что полицейские не сумели найти ножей, явилось для нас разочарованием, но отнюдь не сюрпризом. Семь месяцев успели пролететь после той ночи, как Линда выбросила ножи из движущейся машины. По ее показаниям выходило, что один из ножей отскочил на полотно шоссе, тогда как второй оказался в придорожных кустах. Шоссе же, хоть и располагалось за городом, было весьма оживленным; вполне возможно, ножи подобрал кто-то из проезжавших мимо — автомобилист или велосипедист.
Я и не представлял себе, сколько раз полицейские допрашивали Винифред Чепмен, экономку Полански. Я и сам говорил с ней достаточно много, прежде чем догадался о том, что самый очевидный вопрос ей так никто и не задал.
Миссис Чепмен показала, что вымыла парадную дверь усадьбы Тейт вскоре после полудня в пятницу, 8 августа. Это означало, что Чарльз Уотсон должен был оставить на ней свой отпечаток где-то после этого момента.
Тем не менее в доме Тейт был найден и второй отпечаток, принадлежавший Патриции Кренвинкль, — его нашли на внутренней створке двери, ведшей из спальни Шарон Тейт к бассейну.
Я спросил у миссис Чепмен: “Вы часто моете эту дверь?” Да. “Насколько часто?” Пару раз в неделю. Ее приходится мыть, знаете ли, потому что ею обычно пользуются гости, чтобы пройти к бассейну.
И наконец, тот “большой вопрос”: “Мыли ли вы эту дверь в неделю убийств, и если мыли, то когда именно?”
О.: “В последний раз — во вторник. Я вымыла ее внутри и снаружи, водой с уксусом”.
Условия предоставления информации защите требовали, чтобы я просто записал: наш разговор с миссис Чепмен состоялся тогда-то и там-то. Эта бумажка оказалась бы в одной из наших папок и в итоге попала бы в руки защитникам. Впрочем, желая оставаться предельно честным в отношениях с Фитцджеральдом и его подзащитной, я позвонил Полу и сказал ему: “Если ты собираешься заставить Кренвинкль дать показания, что она зашла к Полански поплавать за пару недель до убийств и оставила отпечаток еще тогда, теперь можешь забыть об этом. Миссис Чепмен покажет, что она вымыла дверь во вторник, 5 августа”.
Пол был благодарен мне за сведения. Построй он всю защиту на этом предположении, показания миссис Чепмен стали бы для него настоящим ударом.
В подобных беседах всегда присутствует нечто подразумевающееся, но не высказываемое вслух. Что бы ни говорил Фитцджеральд, я был уверен: он знает, что его клиент виновен, как знает и то, что я это знаю. Лишь в редчайших случаях защитник позволяет себе встать в зале суда и признать вину своего клиента во всеуслышание, но в переговорах в кабинете судьи и личных беседах это случается.
В собранных нами материалах присутствовали лишь два вещественных доказательства, о которых я старался не упоминать, разговаривая с представителями защиты. Я был вполне уверен, что они видели оба (защита получала фотокопии всего, что попадало в наши папки), но надеялся, что адвокаты не придадут им особого значения. А ведь эти два вещдока могли иметь огромную важность.
Одним был штрафной талон, другим — рапорт о задержании. Порознь они казались несущественными, но вместе представляли собой бомбу, способную развалить всю защиту Мэнсона.
Впервые услышав от Фоулза, что Мэнсон может заявить, будто он вообще не находился в Лос-Анджелесе в момент совершения убийств, я попросил следователей из “группы Лабианка”, Патчетта и Гутиэреса, поискать доказательства, которые могли бы выявить действительное местонахождение Мэнсона в конкретные даты. Оба проделали замечательную работу. Обработав данные по использованию кредитных карточек и многочисленные беседы со свидетелями, они сумели собрать воедино временной график действий Мэнсона на неделю, предшествовавшую началу Helter Skelter.
Примерно 1 августа 1969 года Мэнсон объявил нескольким участникам “Семьи”, что собирается прокатиться в Биг-Сур, поискать новых “рекрутов”.
Судя по всему, он выехал утром в воскресенье, 3 августа, поскольку где-то между семью и восемью часами покупал бензин на станции в парке Канога по украденной кредитной карточке. От парка он направился на север, к Биг-Суру. Приблизительно в четыре часа утра на следующий день он подобрал молоденькую девушку, Стефани Шрам, у станции техобслуживания немного к югу от Биг-Сура, вероятно, в Горде. Привлекательная семнадцатилетняя девушка, Стефани добиралась на попутных машинах от Сан-Франциско в Сан-Диего, где жила в доме замужней сестры. В ту ночь Мэнсон и Стефани разбили лагерь в ближайшем каньоне (вероятнее всего, в каньоне Салмона или в лощине Лаймкилн, где постоянно останавливались приезжавшие “дикарями” хиппи), и Чарли поведал ей о своих взглядах на жизнь, любовь и смерть. Мэнсон много рассуждал о смерти. Они приняли ЛСД и занялись сексом; очевидно, Стефани произвела на Мэнсона на редкость сильное впечатление — обычно он занимался любовью с каждой новой девушкой лишь несколько раз, чтобы перейти к другой “юной возлюбленной”, но со Стефани вышло иначе. Позднее Чарли пояснит Полу Уоткинсу, что имевшая германских предков Стефани была продуктом двух тысяч лет тщательной селекции.
4 августа Мэнсон приобрел бензин в Лусии, по-прежнему используя все ту же украденную кредитку. Должно быть, обман заправочной станции, где на видном месте красовался большой плакат “Хиппи не обслуживаются”, принес Чарли особое удовлетворение, ибо он повторил это и на следующий день.
В ночь на пятое число Мэнсон со Стефани отправились на север к месту, названия которого Стефани не смогла припомнить, но которое Мэнсон описал ей как “лагерь развития чувств”. Это такое место, объяснял он, где богатеи собираются по выходным, чтобы поиграть в просветление. Так он, очевидно, описывал Иса-ленский институт.
Исален в то время еще только входил в моду в качестве “центра духовного роста”, и семинары в нем проводили столь разные личности, как йоги и психиатры, призывавшие к спасению души проповедники и откровенные сатанисты. Вероятно, Мэнсон считал Исален местом, специально созданным для распространения его философии. Остается неясным, бывал ли он там прежде, поскольку сотрудники института отказываются признать даже этот единственный визит туда Мэнсона[151].
Мэнсон взял гитару и ушел, оставив Стефани в машине. Не дождавшись его, она уснула — а на следующее утро, когда Стефани проснулась, Мэнсон сидел рядом. Настроение у него было не ахти, поскольку чуть позже он совершенно неожиданно закатил ей пощечину. А еще позже, уже на ранчо Баркера, Мэнсон рассказал Полу Уоткинсу, что в Биг-Суре он ходил “в Исален и играл на гитаре перед сборищем людей, которые прямо сливки общества, не меньше, и что его музыка им не понравилась. Некоторые делали вид, что спят, а другие говорили: “Слишком мрачно", "К такому я еще не готов", "Ну, этого мне не понять", а кто-то просто встал и ушел”.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});