медленно сполз на пол, наши ноги почти соприкасались. Просто присутствовать – лучшее, что я мог сделать.
Пока из его глаз беззвучно текли слезы, я сосредоточился на собственном дыхании, пытаясь сдержать панику. Возможно, нам удастся прорыть путь наружу. Возможно, Ясс приведет помощь.
Я решился еще раз взглянуть на свернувшегося клубком и дрожащего Гидеона. Я будто смотрел на другого человека. Мой Гидеон был смелым и уверенным, красноречивым и способным, мой Первый Клинок, мой кумир. А этот человек был сломлен.
«Но он все еще твой Гидеон», – произнес предательский голос в голове, и, стараясь не думать об Йитти и других Клинках, которых я подводил снова и снова, я подошел к нему. Я не нашел слов утешения, но мог положить руку ему на плечи, как когда-то он положил свою на мои.
Гидеон всхлипнул и попытался отстраниться, но я удержал его, обняв другой рукой и сцепив ладони. По старой привычке я положил подбородок ему на плечо и прижался носом к его виску. Дома мы долгими вечерами сидели так у костра, изгиб моего горла покоился на изгибе его плеча – две такие разные и в то же время так подходящие друг другу формы.
Я должен был отодвинуться, но не стал. От Гидеона исходил запах земли, крови и пота, будто после охоты, и на мгновение мы вновь оказались в родных степях, ожидая прихода прохладного восточного ветра. Тогда мы снимали рубахи и позволяли ему высушить пот на коже, прежде чем завязать мешки с добычей и поскакать обратно в гурт. Но мы не дома. Мы застряли под землей за стенами кисианского города, очень далеко от того места, где я собирался умереть.
– Помнишь, как ты научил меня сдирать шкуру? – произнес я, обращаясь к его голове с колючей короткой щеткой волос. – Мы уехали так далеко от лагеря, что я уже решил, ты заблудился, – рассмеялся я. – Но ты все продумал наперед и нашел поблизости водопой. Оголтелые – так, кажется, ты тогда назвал мои навыки владения ножом. Лето было такое жаркое, что ты даже не пытался запретить мне прыгать в воду.
Мы оставались там до вечера, сидя в воде, брызгаясь, разговаривая, смеясь и просто ничего не делая. В то время я не думал о том, что мог бы научиться свежевать добычу в лагере, что в обязанности Гидеона не входило учить меня, и он снова сделал это только ради меня. И даже сейчас, когда я впервые задумался об этом, когда Гидеон дрожал у меня в объятиях, я сказал себе, что просто так было всегда, и ничего больше. Он опрометчиво пообещал моей умирающей матери заботиться обо мне. Он не был обязан, и никто не стал бы его заставлять, но он это сделал.
«Потому что он любит тебя!» – крикнул мне в спину в Мейляне Сетт, и с тех пор я старался не думать об этом. В гурте слово «любовь» означало очень многое.
– А вот плаванию ты учил плохо, – продолжил я, все так же уклоняясь от сложных тем. – В то лето, которое мы провели с гуртом Шет, ты даже не заходил в воду. Знаю, ты говорил, что тебе не нравятся их игры, но на самом деле ты просто любил быть лучшим во всем, верно?
Гидеон не ответил. Он все еще дрожал, но дыхание стало более спокойным. Я достал бурдюк с водой, который дала Дишива.
– Вот, пей, тебе станет лучше.
«Точно, глоток воды поможет смыть чувство вины», – подумал я и тут же отругал себя.
Это был не он. Но я был собой, когда вынес Сетту смертный приговор. Знал ли Гидеон? Наверняка знал – слишком много было свидетелей.
Он взял бурдюк, но не вытащил пробку.
– Не потому, что хотел быть лучшим, – сказал он, не пытаясь выбраться из моих рук. – Потому что тебе и без меня было весело.
Более жалкое признание, наверное, никогда не исходило из его уст, и на какое-то мгновение я не мог принять, что самоуверенный, великолепный Гидеон когда-то так думал, а уж тем более верил в это.
– Та девчонка из гурта Шет была очень красивая, – продолжил он, не пошевелившись. – Как там ее звали?
– Не помню.
Он вытащил пробку с третьей попытки и поднес бурдюк к губам, а потом отдал мне. Я хотел отложить первый глоток на потом, чтобы растянуть запас воды, но во рту вдруг пересохло как никогда раньше.
Я отпустил Гидеона и сделал глоток.
– Лахта, – резко сказал Гидеон. – Ее звали Лахта.
Я встал и отошел на противоположную сторону нашей крошечной тюрьмы, прежде чем повернуться к нему лицом.
– И что? Какое это имеет значение? Это было… десять циклов назад. Даже больше! – Я повернулся к камням, закрывающим путь к свободе. – Какого хрена мы вообще здесь сидим?
Упав на колени, я с неистовой силой принялся отбрасывать камни в сторону. Острые края царапали ладони, земля забивалась под ногти, но я продолжал копать. Вскоре пальцы заныли: я хватал камни так, будто одна лишь сила моего отчаяния могла вытащить нас оттуда.
Через некоторое время Гидеон снял алый плащ и присоединился ко мне на расстоянии вытянутой руки. Он опустился на колени и начал вытаскивать камни из кучи, двигаясь так медленно и равнодушно, что я едва сдерживался, чтобы снова не закричать на него. Он был истощен. Ему требовался отдых и уход. Но он не получит ни того ни другого, если мы здесь сдохнем.
– Ты разве не хочешь отсюда выбраться? – рявкнул я, когда он особенно долго вынимал камень и бросал в кучу.
– Не очень.
Неожиданный ответ привлек мое внимание.
– Что?!
Он не отвел взгляд. Глаза, обведенные темными кругами, были полны усталости, боли и пугающей решимости.
– Так было бы проще, разве нет? – Он поднял еще один камень и отбросил в сторону. – Думаешь, тебе больно? Да ты понятия не имеешь, что такое боль.
Сердце сжалось так, что почти перестало биться.
– Мне… мне жаль, что так вышло с Сеттом, – сказал я, и это были самые бесполезные слова в моей жизни.
– Мне тоже.
Гидеон не посмотрел на меня, просто взял дрожащими пальцами следующий камень. Я ожидал, что он выплеснет на меня гнев, как я выплеснул свой на него, но он просто медленно перекладывал камень за камнем, словно ничего не слышал.
«Думаешь, тебе больно? Да ты понятия не имеешь что такое боль».
На место каждого убранного камня обрушивалась новая земля и камни – бесконечный барьер между нами и свободой. Если на той стороне вообще существовала свобода.
Когда пальцы начало сводить судорогой, я сел и стал разминать их с разочарованным рычанием. Боль в ухе не прекращалась, и я задался вопросом, может ли тело развалиться от плохого обращения.
Гидеон тоже остановился, но я