и короткие спуски, затем остановилась, заметив отверстие на самой вершине скалы, где рос чертополох и свисали спутанные пряди дикого винограда. Скала была крутой и голой, взобраться туда было почти невозможно, но Эйримах не сомневалась, что найдет там яйца, а может быть, поймает какую-то птицу. Она сумела вскарабкаться на вершину и взглянула вниз. Ее желудок бунтовал. Жизнь, полная приключений, требовала награды за усилия, новой подпитки. Но тщетно она искала место, где можно было бы найти что-то съестное. Повсюду простирались травянистые поля, хорошо охраняемые пастбища озерчан, куда уже пригнали стада.
День шел на убыль. В ее расширенных от голода глазах наступавшая ночь походила на галлюцинацию: необъятные просторы, затянутые пеленой тьмы, свайные жилища на огромном озере.
Она наклонилась, лоза мягко упала к ее ногам. Поколебавшись немного, Эйримах решилась и повисла, зацепившись за скалу, но вдруг испугалась, что упадет, почувствовав пустоту под ногами.
Она долго висела, затем, не выдержав, сдалась – пальцы разжались, и она покатилась вниз по склону. К счастью, площадка, где находилась дыра, немного выступала вперед. Ее спасло то, что она инстинктивно, изо всех сил ухватилась за лозу, и та сперва замедлила, а затем остановила падение. Подтянувшись немного, она дотянулась до отверстия в скале и забилась в него.
Ее смелость была вознаграждена – рука нащупала теплые перья. Одна птица, яростно сопротивляясь, вырвалась и вылетела в дыру, за ней вторая. Эйримах было обидно, что она упустила добычу, но она утешилась, обнаружив небольшую кладку, по-видимому, совсем свежих яиц. Она тут же полакомилась ими, а потом, довольная, свернулась калачиком в своей маленькой нише и заснула.
Проснулась Эйримах на рассвете. Сперва она лежала неподвижно, оцепенев от холода, и разглядывала открывшийся пейзаж. Луна теперь казалась крошечным круглым облачком, готовым вот-вот исчезнуть. Далеко за деревьями в нежно-голубоватой дымке занимался день, образуя на озере белое пространство, а все остальное покрывали чернота и туман. По плато пробежал ветерок, и все ожило: высокие растения стали извиваться как змеи, по низким прошла легкая рябь.
Высунув голову из норы, Эйримах осмотрела скалу. Она была очень высокой и отвесной. Отверстие выходило на совершенно гладкий камень, и уцепиться было не за что. Возвращаться назад тем же путем казалось невозможным. Она уже пришла в полное отчаяние от мысли, что либо умрет от голода в этой дыре, либо переломает себе кости при падении, как вдруг обнаружила очень узкий карниз возле самого отверстия. В ста локтях от нее этот карниз выходил на боковой склон скалы, открывая достаточно безопасный путь к спасению.
Из дыры было видно, что склон не отвесный. Она двинулась по карнизу, цепляясь изо всех сил за неровности камня, судорожно хватаясь за все впадины, и ей казалось, что она вот-вот рухнет. И все же Эйримах смогла добраться до спуска; она гордилась собой и одновременно радовалась восходящему солнцу, освещавшему гору и озеро. Горизонт расширился: теперь были видны полтора десятка деревень, до которых можно было добраться часа за два. Остальное терялось в тумане. Она заметила непривычное движение лодок между озерными и прибрежными деревнями. Там, где река вытекала из озера и где стоял главный город, лодок скопилось не меньше, чем во времена войны.
Зная крутой нрав Ин-Кельга, Эйримах волновалась за него, но все же надеялась, что оживление на воде – всего лишь размолвка между соседями, не поделившими участки для ловли рыбы. Ведь озерчане – народ миролюбивый, во время драки даже подростки не хватаются за оружие. Но, спустившись к лугам, она увидела, что ночью стада отогнали обратно к озеру, так что поблизости было пустынно, если не считать нескольких старых лошадей, больных коров да упрямых коз, сбежавших от пастухов. Тогда ей стало грустно. Она не могла оторвать глаз от далекого острова и лодок. Они были окутаны тонкой дымкой и медленно двигались наподобие вереницы уток. Она долго смотрела на них. Наконец вверх, сливаясь с небом, поднялся голубоватый дым; Эйримах поняла, что это сигнал к войне. Она заплакала. Но ее страх перед Вер-Скагом не уменьшился – вернуться назад она все равно боялась.
Когда она хорошенько выплакалась, то почувствовала, что проголодалась. В несколько проворных прыжков Эйримах поймала козу с раздутым выменем и вдоволь напилась молока. Насытившись и успокоившись, она улыбнулась солнцу и горам. В ней бурлила юная пьянящая кровь, и она ликовала. Напоминая резвую козочку, которой нипочем любая опасность, она шла по горным проходам, ступала по мелким, отколовшимся от скалы камешкам, без боязни прокладывала путь, не опасаясь отвесных склонов, пропастей, крутых подъемов, расселин и головокружительных спусков. В ней пробудились душа гор с их суровой и непростой жизнью, тень сырых ущелий, сухой ветер плоскогорий, гордость камней, которые долбит и обтачивает время, и они медленно умирают, с каждым днем рассыпаясь в песок.
Вскоре она достигла нейтральной зоны, отделявшей горцев от озерчан. Смутные, но волнующие воспоминания о тяжелом детстве не оставляли ее. Радость свободы, вольной жизни вызвала у нее головокружение. Прыжками мимо проносились горные козлы или серны и исчезали среди скал, иногда останавливался какой-то прекрасный грациозный зверь и долго смотрел на хрупкую девушку, а потом так же внезапно исчезал.
Гора накалилась от полуденного зноя. Эйримах, пристроившись у скалы, где листва деревьев отбрасывала длинную тень, проспала два часа. Проснувшись, ощутила благоговение перед мирозданием, ее чувства были глубокими и благоговейными, но такими же запутанными, как заросли кустарника на пути.
Она пересекла плато. Повсюду, где была плодородная земля, росли рожь, ячмень и пшеница. Кизил, дикие вишни, дикие сливы были разбросаны по полям. Уже культивированные сорта груши и яблони росли в первозданных садах. Именно там находили пропитание жители деревень Ре-Алга: дубовые рощи со сладкими желудями, орешник, сосны, миндальные и тисовые деревья, земляника, малина, ежевика, чей перебродивший сок вызывал опьянение.
На лугах вместе с местными зубрами, овцами и козами щипали траву азиатские быки. В то время поголовье зубров и туров, ушедших в леса, начало уменьшаться из-за соседства человека, дикий кабан сдался, превратившись в домашнюю свинью, лев, леопард, felis spelaea[15] бежали от преследовавших их ловких охотников и добрались до Индии или Сибири, а мамонт, северный олень, лось жили среди северных буков.
Эйримах шла до самого вечера, то и дело сбиваясь с пути на дороги, которые никуда не вели. Подобно муравью с его безграничным терпением, ее измученное юное тело находило какую-то необъяснимую радость в вечном усилии: в лабиринте гор, на обманчивых тропинках, в пересохших руслах потоков, которые внезапно преграждали гигантские ступени водопада.
После