магдаленского периода[14].
Однажды вечером в конце мая озеро нежилось в лучах заходящего солнца, на севере возвышался силуэт гор, чудесные воды, купающиеся в сияющих сумерках, заполняли собой весь западный горизонт. Казалось, жизнь лениво застыла в отблесках света, завершавшего земной день, и человек тех незапамятных времен, стоя на мысу возле своей деревни, мог ощутить девственность окружающего простора, близость тайны и сил, дремлющих в его мозгу, как дремлют они в природе.
В нескончаемых лесных зарослях, на голых бескрайних равнинах обитали вольные звери – медведи и зубры, кабаны и огромные олени, волки и лисицы, которые еще не боялись человека; в реках плескались выдры, медведь охранял непроходимые перевалы, орел, устремляясь к добыче, камнем падал на край пропасти, бесчисленные птицы гнездились на хрупких ветвях в кронах деревьев, рептилии крутили блестящими тонкими хвостами, а яростно жужжащие рои насекомых словно пытались потеснить человека.
Стоял жаркий день, обитатели деревни наслаждались прохладой, сидя возле хижин: чинили оружие, мастерили мебель, готовили запас муки на следующий день – мололи зерно между двумя каменными жерновами, где верхний круг ставится на нижний. Днем никому не дозволялось бездельничать, работа была общим законом.
По вечерам люди проводили время в неторопливых беседах, играли в азартные игры или совершали колдовские обряды. Глашатай выкрикивал на улице имена дозорных, которые должны были заступить на охрану мостов.
На многочисленные сваи из вязов или елей клали огромный настил, сплетенный из тонких веток. В зависимости от ранга и состояния обитателей жилище могло быть просторным или тесным. Дверь закрывалась поперечным брусом, а окно часто завешивали тонкой тканью, сплетенной из липовых волокон. В домах было много мелкой деревянной мебели, привезенных сюда морских ракушек, полированных агатов, украшений из кости, но прежде всего – прекрасное оружие, глиняная кухонная утварь, декоративные вазы, жернова для помола зерна, ткацкие станки, на которых пряли лен или мочало; очаг в форме воронки был сложен из четырех камней-стенок, а пятый лежал в основании. Это был маленький привычный мир: разнообразные предметы, возвещавшие о скромных повседневных радостях, место, оживленное неизменным трудом, муравьиная привязанность к своему дому-муравейнику, где копятся результаты приложения сил, к деревне, защищающей от общего врага, к амулетам, наделяющим удачей, спасающим от болезни и смерти.
Солнце опустилось совсем низко, сумерки растворились в воде, гигантская птица распахнула крылья, заслонив зарево горизонта. Повсюду танцевали языки пламени на фоне далеких гор, мысы были еле видны на бледных водах. Эйримах, светловолосая рабыня, и Роб-Ин-Кельг, сын Роб-Сена, созерцали эти удивительные пейзажи, даже не сознавая, какая красота открывается перед ними. Роб-Ин-Кельгу скоро исполнялось семнадцать лет; он был воинственным, как его отец, самый могучий гигант на Ре-Алге, и тоже гордился своим телом, устрашающими бицепсами. В нем уже чувствовалась мощь Роб-Сена, но кроткое юношеское лицо было лишено отцовского тщеславия.
Еще совсем мальчиком он был очарован светлыми волосами Эйримах и ее необычным характером. Она не отличалась такой же сноровкой, как ее сверстницы, и не обладала их усердием, казалось, она жила в совершенно в ином мире. Он же, как и его предки – ремесленники и земледельцы, – воспитанные на культе удачи и законах собственности, везде искал практическую пользу и возможность завоевания.
Эйримах была из тех, кто одарен тягой к свободе, творческим духом, пусть менее совершенными, но разнообразными дарованиями, которые могли бы раскрыться в будущем. Если Ин-Кельг завидовал способности Эйримах страстно мечтать, то она, напротив, восхищалась его быстротой и уверенностью в себе.
Они сидели на краю настила, свесив ноги над водой, но их грезы так же разнились, как различалось бы их потомство, женись он на брюнетке из деревни на озере, а она – на светловолосом юноше из горных племен.
Война и ее ужасы, ночные пейзажи и засады, нападения, раны, добыча, всесильное оружие, удача, дарующая победу, стада на горных пастбищах, рабы, выращивающие пшеницу или ячмень, – об этом мечтал Ин-Кельг. Подвижная и гибкая Эйримах любовалась красотой озера, россыпью деревень, деревьями на берегу, зубчатыми изгибами гор, вьющимися волосами Ин-Кельга, его карими глазами и губами. Проникая в суть вещей и проникаясь ими, она грезила о веселых и доблестных приключениях, не особо стараясь свести воедино разрозненные мысли.
Ин-Кельг воплощал заботы ясного дня – пение петуха, сбор обильного урожая, стрижку тонкорунных овец. Эйримах – скорее сырой июньский рассвет в лесу, пелену тумана, нежный свет, ветвящиеся, простирающиеся до бесконечности деревья, вольных и причудливых животных.
Они молча сидели у воды, в воздухе разливались нежные весенние ароматы, и Ин-Кельг заговорил:
– Я поразил стрелой ворона на самой высокой ветке дуба, а великий Вид-Хорг промахнулся!
Эйримах смотрела на своего друга в полном восхищении, омраченном печалью.
– Ты станешь сильнее своего отца, – сказала она, – искуснее Сланг-Эгха и быстрее худого Берг-Гота. И тогда ты будешь презирать свою подругу и найдешь себе жену в другом месте.
Ин-Кельг смотрел на нее, как юный господин; но хотя она и была рабыней, в ней день ото дня росла гордость. Хрупкая, как березка, Эйримах славилась неукротимостью взрослого волка, и вождь, у которого она с раннего детства была в плену, однажды едва не убил ее, потому что она отказалась ему подчиняться. Она не только была задумчивее, чем ее сверстницы, но и лицо у нее сохраняло детское выражение невинности, хотя казалось аристократичным по сравнению с остальными девушками благодаря белизне кожи, тонкости черт и нежно-голубому цвету глаз.
Она была в рабстве с девяти лет, ее любовь к Ин-Кельгу вспыхнула ближе к юности – тревожная, готовая к порывам страсти, похожим на апрельские ветры в лесах. Она мечтала о жертве, о том, чтобы принести в дар любви свою кипучую, горячую кровь. А он больше всего любил хвастаться своими подвигами, когда она нежно глядела на него.
Они снова замолчали, вечерний туман уже затопил далекие поселения, у подножия деревьев сгустились тени, а сквозь ветви пробивались проблески света, и тогда позади них появился человек с тяжелой челюстью и шишковатым лбом, кустистая бровь полностью закрывала один его глаз, придавая ему сходство с пиратом. Он стоял и смотрел на них, а за ним наблюдал коренастый гигант с широким безмятежным лицом. Человек, похожий на пирата, был Вер-Скаг, хозяин Эйримах; гигант – Роб-Сен, отец Ин-Кельга.
Ночь становилась все темнее; казалось, огромная красная луна, появившаяся из-за зубчатых пиков, привела с собой каких-то чудовищ. Эйримах, не в силах сдержать свои чувства, накрыла ладонью руку юноши:
– Неужели рабыня Эйримах никогда не сможет стать твоей женой?
– Если мой отец купит тебя у Вер-Скага, – сказал Ин-Кельг, – или если ты убежишь, а