Читать интересную книгу Ельцин - Тимоти Колтон

Проект начал задыхаться уже на старте. Сатаров отрицал, что Ельцин хотел официально провозгласить нечто вроде советской руководящей доктрины. Нет, президент имел в виду согласованный процесс поиска идеи, которая уже существовала в умах россиян, а не внедрение такой идеи насильно: «Национальная идея — это то, что не может быть навязываемо государством, а должно исходить снизу, поэтому президент и не говорит: „Я вам дам национальную идею“, а, наоборот, просит: „Найдите ее“»[1439]. В январе 1997 года «Российская газета» присудила предварительную премию филологу из Вологодской области Гурию Судакову за очерк о «принципах русскости»; к этому времени стало ясно, что все это — не более чем упражнение в самолюбовании и нечеткой футурологии. Газета так и не определила окончательного победителя и прекратила принимать работы на конкурс в середине 1997 года. Сатаров предложил комиссии взять за образец послевоенную Германию, где экономическое чудо сопровождалось «национальным покаянием» за нацистский тоталитаризм. Лишь немногие члены комиссии согласились с ним, и было ясно, что в целом ее способность определить, что могло бы быть предметом всеобщего консенсуса в условиях очевидного раскола в обществе по многим важным вопросам, была ничуть не выше, чем у отдельно взятых Ельцина или Сатарова. Спустя год после учреждения конкурса Сатаров опубликовал антологию статей отчасти либерального, отчасти центристского толка. Затем он решил, что написано достаточно, и со временем о комиссии забыли за отсутствием потребности в ней[1440].

Ельцин, по горло занятый другими заботами, не стал вмешиваться и, когда подошел назначенный им срок, не обратил на него внимания. Вряд ли он мог извлечь какую-нибудь выгоду из этого процесса, противоречащего его собственным попыткам развенчать марксизм-ленинизм и самой концепции «пропаганды новой жизни». Свободомыслящие интеллектуалы, скептически относившиеся к идее национальной идеи, утверждали то же, что и сам Ельцин. «Нельзя искусственно культивировать и внедрять в общественное сознание то, что оно не выработало самостоятельно, — писал один из них. — Пагубность таких экспериментов продемонстрировал социалистический строй». Эта идея напомнила журналисту безалкогольную свадьбу, «когда на стол ставили минеральную воду, а под столом разливали спиртное». Если посткоммунистическая Россия и сможет выработать объединяющую идею, это произойдет не через год и не через несколько лет, а тяготы повседневной жизни не располагают людей к тому, чтобы задуматься: «Идеологии (религиозные и светские) приходят и уходят, а кушать хочется всегда»[1441]. Молчание Ельцина в этой ситуации подсказывает, что он и сам пришел к тем же выводам.

Хотя Ельцин и отказался от своей мысли о национальной идее, его по-прежнему влекло мифотворчество и сведение счетов с прошлым. Первым его официальным действием после возврата полномочий 6 ноября 1996 года стало подписание указа о переименовании праздника 7 ноября, годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, в День примирения и согласия и объявление Года примирения, который должен был длиться до следующего ноября. Указ готовили кремлевские сотрудники под руководством Анатолия Чубайса, который придерживался мнения, что разгул антикоммунизма, начавшийся в ходе избирательной кампании, следует обуздать и что сейчас более важно убедить контролируемую КПРФ Госдуму согласиться с прогрессивным законодательством по экономике, а не вести бесконечную борьбу в духе 1917 или 1991 годов. Сторонники Ельцина, которые были больше заинтересованы в политических переменах, как, например, Сатаров, выступали против переименования, но в споре проиграли[1442]. Новое название можно было истолковать как проявление плюрализма или «как абсолютно некритическое, принимающее все точки зрения на прошлое, не признающее противоречий, кроющихся в разных взглядах»[1443]. Оно было, в сущности, и тем и другим: во время второго президентского срока Ельцин сохранил прежнее двойственное отношение к вопросам истории.

Фрагмент прошлого, отношение к которому у Ельцина менялось крайне медленно, был связан с именем Михаила Горбачева, последнего лидера Советского Союза. Ельцин вычеркнул его имя из списка приглашенных на свою вторую инаугурацию и чинил препятствия своим помощникам, которые хотели сохранить с Горбачевым дружеские отношения. Президент Кыргызстана Аскар Акаев тепло принял Горбачева в Бишкеке и на государственном мероприятии в июле 1997 года отметил его заслуги. На протяжении следующего года Ельцин, который дружил с Акаевым еще со времен Съезда народных депутатов СССР, отказывался подать ему руку и однажды спросил: «Аскар, как вы могли?» Извинился перед Акаевым он лишь в 2004 году[1444]. Со временем враждебность Ельцина слегка ослабела, и он приглашал Горбачева на различные государственные мероприятия в 1997, 1998 и 1999 годах, но Горбачев всегда отклонял приглашения[1445]. Когда Раиса Горбачева заболела лейкемией и в сентябре 1999 года скончалась в немецкой клинике, Ельцин послал соболезнования и выделил правительственный самолет, чтобы доставить ее тело в Москву для погребения. На похоронах Горбачева утешала Наина Ельцина. Борис Ельцин на похороны не пришел.

Во время второго срока Ельцин продолжал восстанавливать визуальные символы дореволюционной России. Крупнейшим архитектурным проектом стала реставрация Большого Кремлевского дворца, куда может попасть далеко не каждый россиянин. Дворец вновь открылся в июне 1999 года. В нескольких кварталах от Кремля строители возвели точную копию храма Христа Спасителя, самого большого в России собора, построенного по проекту Константина Тона и взорванного в 1931 году по приказу Сталина. Ельцин одобрил идею восстановления храма и заложил первый камень в его основание. Главным вдохновителем строительства был мэр Москвы Юрий Лужков.

По-прежнему стоял вопрос о том, что делать с телом Ленина, лежащим в усыпальнице на Красной площади. Позиция Ельцина по этой проблеме со времени его первого срока не изменилась. В мае 1997 года помощники предложили ему снова поднять этот вопрос и принять «революционное решение». Он согласился с тем, что нужно представить эту проблему как вопрос этики, и во время личной аудиенции у патриарха Алексия попросил его поддержать эту инициативу от лица православной церкви[1446]. Алексий согласился без энтузиазма, выступив лично и поручив другим священникам последовать его примеру. Он сказал, что на Красной площади некогда казнили узников, а теперь проводят рок-концерты, и потому это неподходящее место для кладбища. 6 июня Ельцин подлил масла в огонь, выступая в Русском музее в Санкт-Петербурге. Хотя Ленин и коммунизм являлись частью российской истории, нехорошо, когда человек не похоронен по обычаю, в земле, сказал Ельцин. Он призвал осенью провести национальный референдум по этому вопросу: «Пусть народ решает — похоронить его по-христиански или оставить так, как есть». Впрочем, президент несколько отклонился от линии аполитичности, не без удовольствия отметив, что коммунисты будут возражать: «Коммунисты, конечно, будут против этого воевать, но я привык с ними воевать»[1447]. Опросы общественного мнения, проведенные в 1997 году, показали, что мнения россиян разделились почти поровну, но в следующие два года эти показатели колебались[1448]. Особенно страсти накаляли противники перезахоронения, вдохновляемые членами КПРФ и ближайшей живущей родственницей Ленина, его племянницей Ольгой Ульяновой[1449]. Некоторые грозили судебными исками, демонстрациями протеста и даже беспорядками в случае, если тело Ленина будет вынесено из Мавзолея.

Как и до 1996 года, Ельцин не был готов рисковать. «Времени не хватило», чтобы подготовить Россию к этому шагу, сказал он в интервью со мной в 2002 году. Проведение референдума или вынос тела Ленина из Мавзолея без голосования могли породить недопустимо высокую социальную напряженность. Ельцин указал на то, что в очереди в Мавзолей стоят преимущественно пенсионеры, которые выросли в СССР и хотят отдать дань уважения основателю своего государства: «Они так воспитаны были, их обвинять трудно»[1450].

Вторая проблема с перезахоронением была более тесно связана с прежней жизнью Ельцина. На этот раз вопрос решился положительно, хотя и не без самокопания и разногласий. Спор шел вокруг останков последнего российского монарха и его семьи, казненных большевиками в Екатеринбурге в 1918 году. Черепа и кости Николая II, его супруги Александры, троих из их пятерых детей (Ольги, Татьяны и Анастасии) и четырех приближенных (врача, повара и двух слуг) в 1991 году были эксгумированы из безымянной лесной могилы в деревне Коптяки, севернее Екатеринбурга. Эта история была Ельцину хорошо знакома: именно по его поручению в 1977 году, когда он работал первым секретарем Свердловского обкома, был снесен дом Ипатьева, где расстреляли царскую семью. Его раскаяние в своем участии в этой драме придало событиям импульс, которого не хватало в мыльной опере, связанной с Красной площадью и Мавзолеем[1451]. Анализ ДНК, проведенный в екатеринбургском морге российскими, американскими и британскими учеными, подтвердил принадлежность останков царской семье. Коммунисты, которые более не отрицали факт убийства, но продолжали считать Романовых паразитами, предсказуемо выступили против идеи перемещения останков. Неожиданно было то, что коммунистов поддержала и православная церковь. Алексий II дважды встречался с Ельциным (в мае и июне 1997 года), чтобы высказаться против перезахоронения, и выступал с возражениями публично. Патриарх и Священный Синод считали анализ ДНК недостоверным. Конфликт по поводу останков возник также между Московской патриархией и Русской православной церковью за рубежом (эмигрантской церковной организацией, воссоединившейся с Русской православной церковью лишь в 2007 году)[1452].