Читать интересную книгу Ельцин - Тимоти Колтон

Увольнения Лебедя, Рюрикова и министра обороны Родионова показали, что Ельцин сохранил способность пускать в расход любого чиновника, имевшего неосторожность его спровоцировать. Во время второго срока кадровая чехарда не исчезла, а лишь усилилась. Вице-премьеры находились на своих постах в среднем по 8 месяцев вместо прежних 16; срок работы других министров правительства сократился с 23 до 15 месяцев. Если в 1991–1996 годах Ельцин часто использовал неформальные механизмы координации, то после 1996 года о некоторых из них пришлось забыть. Теннисные матчи, походы в баню и другие подобные мероприятия превратились в приятное воспоминание, и вместе с ними остались в прошлом и скрепляемые ими неформальные товарищеские отношения. Президентский клуб прекратил свое существование; в 1997 году здания на Воробьевых горах стали использоваться для приемов и конференций. Перестали появляться в Москве и верные свердловчане. Те, кого Ельцин ценил выше других, уже выполнили свою задачу и ушли, а он не хотел, чтобы его имя связывали с региональным братством[1470]. Он, как всегда, испытывал неприязнь к коллегиальным процедурам, которые ограничивали его полномочия. Министр внутренних дел Куликов дважды предлагал ему создать новый Государственный совет, наделенный «полномочиями Политбюро», — отчасти для того, чтобы скомпенсировать физическую немощь президента. Куликов пишет, что не раз говорил Ельцину: «Одна голова хорошо, а десять — лучше!» Президент выказал его идее благосклонность, но, когда Куликов прислал ему подробное описание проекта, ничего ему не ответил[1471].

Хотя Ельцин не возражал против ограниченного оздоровления, проводимого Чубайсом, что-то заставляло его противиться излишне системному, беспристрастному подходу к управлению Россией. Сергей Кириенко, который был первым заместителем министра, а затем министром топлива и энергетики, пока весной 1998 года не стал премьер-министром, хорошо запомнил загородные поездки с президентом:

«Борис Николаевич… как человек, ощущавший в себе… чувство власти, сам не очень любил считаться с иерархией… из разряда внутреннего такого демократизма… Подписание указов или решений, на тракторе и на танке, или я не знаю, на чем еще, на коленке в автобусе или там на станке, на заводе — это не просто пиаровский ход, это внутреннее состояние души… реализация протеста против ненавидимой им бюрократической машины советского времени. Ни одна из его формулировок никогда не носила такого характера, который позволял бы потом исполнителям хоть как-то сманеврировать, подсовывать. Ну, понятно, подсовывали все, что хотели, особенно в поездках, в том числе полный бред, который нельзя делать с точки зрения государственной позиции. [Ельцин бы нам сказал], что обязательно надо было немедленно решить, или там три дня сроку и так далее. Было очень трудно переубеждать его потом в том, что, например, губернатор, который писал это письмо, просто нагло врал нам, когда говорил, что ему положены дотации из бюджета, вообще он должен, и по уши. Он расставался с этим, как с любимой игрушкой… У меня ощущение, что он с трудом расставался не с вопросом финансирования, а у него было раздражение, что черт-те как все устроено, что он не может просто и быстро решать проблемы. „Да что вот, вот опять эта бюрократия, вот опять надо изучить, опять надо проверить, ну вас всех на фиг, не можете решать“»[1472].

Душой и сердцем Ельцин все еще был убежден в том, что имеет право на ходу принимать любые решения, и никакая рационализация организационной работы не могла заставить его от этого права отказаться.

После утверждения Госдумой в августе 1996 года кандидатуры Виктора Черномырдина в Совете министров произошли некоторые изменения. Владимир Потанин, который по настоянию Чубайса был назначен первым вице-премьером по макроэкономическим вопросам, стал первым российским бизнесменом, занявшимся большой политикой. Вторым был Борис Березовский, которого в октябре назначили заместителем секретаря Совета безопасности. Черномырдин пригласил на работу нескольких «красных директоров», а из Кремля к нему перешли Виктор Илюшин и Александр Лившиц. Кабинет получился «дрейфующим», в нем царили разногласия, и Ельцин счел, что такое собрание министров «решить экономические и социальные проблемы, навалившиеся на страну, не сможет»[1473].

Вмешался Ельцин только 17 марта 1997 года, заменив Потанина Анатолием Чубайсом, а также сделав первым вице-премьером фотогеничного нижегородского губернатора, своего давнего любимца Бориса Немцова. Чубайс, которому было 42 года, и тридцатисемилетний Немцов подобрали на ключевые экономические и общественные посты единомышленников из своего поколения. Журналисты прозвали их «молодыми реформаторами», и было трудно не заметить их сходства с командой Гайдара начала 1990-х годов.

Однако было и одно различие: Егор Гайдар в качестве исполняющего обязанности премьер-министра в 1992 году руководил Советом министров, а в 1997 году Ельцин не стал смещать Черномырдина с поста главы правительства и передавать это кресло кому-то по собственному усмотрению. Прошел целый год, прежде чем он на это решился, и это промедление дорого стоило и самому Ельцину, и всей стране. В мемуарах он утверждает, что такая комбинация позволяла использовать таланты всех участников игры: «Привычный Чубайс при привычном Черномырдине — одна картинка. Два молодых, по-хорошему наглых и агрессивных „вице“, мгновенно замыкающих Черномырдина в систему высокого напряжения, постоянного позитивного давления, — совсем другая»[1474]. Идея оказалась слишком византийской. Усвоив урок и устранив противостоящие друг другу фракции из своего кремлевского окружения, Ельцин сознательно перенес их внутрь правительства. Черномырдин по-прежнему спокойно сотрудничал с Чубайсом, а к Немцову теплых чувств не испытывал. Ельцину то и дело приходилось успокаивать премьера и твердить, что его положению ничто не угрожает. Постоянным источником напряженности была политика в отношении весьма доходной компании Газпром, основанной Черномырдиным. Немцов, который курировал энергетический сектор и до ноября 1997 года возглавлял Министерство энергетики, попытался ограничить оперативную автономию Газпрома, а также остановил сделку, в рамках которой президент Газпрома, ставленник Черномырдина Рем Вяхирев, должен был всего лишь за несколько миллионов долларов получить крупный пакет акций компании. Он начал сожалеть, что не настаивал на отставке Черномырдина, а создаваемая им кутерьма вроде попытки пересадить чиновников исключительно на отечественные автомобили навела Ельцина на подозрение, что Немцов — не подходящий кандидат на пост премьера или президента. Качествами, необходимыми для того, чтобы стать председателем кабинета, обладал Чубайс, но он не хотел играть против Черномырдина и в любом случае едва ли был способен набрать необходимое большинство голосов в Госдуме[1475].

Ельцин получал удовольствие, демонстрируя «молодым реформаторам», принятым под его крыло (а возможно, и самому себе), свое превосходство над советскими функционерами, которые все еще преобладали в федеральном и региональных правительствах. Мэр Лужков, с давних пор расходившийся с Чубайсом во мнениях относительно приватизации, решил выразить свое недовольство и стал чинить препятствия с пропиской Немцова в Москве. Прописка в то время была формальностью эпохи коммунизма, которая все еще требовалась для проживания в столице, но запросто обеспечивалась новоприбывшим такого политического уровня. Поговорив с Немцовым, Ельцин стал периодически интересоваться ситуацией. Узнав, что Немцов так и не получил прописки, Ельцин в его присутствии позвонил Лужкову и, даже не поздоровавшись, прогудел: «Мелковато вы себя ведете, Юрий Михайлович!» — и повесил трубку. Немцов был ошеломлен: откуда Лужков мог знать, о чем говорит Ельцин? Ельцин сказал, что Немцов молод еще, чтобы это понять, а Лужков — «советский начальник»: он позвонит в приемную, узнает, кто был у президента, и сделает то, что от него ожидают. Немцов получил прописку на следующий же день. При этом Ельцин далеко не безоговорочно поддерживал группировку Чубайса — Немцова, на что указывала его привязанность к Черномырдину. Во время одного разговора президента стало волновать что-то в манере поведения Немцова, и Ельцин обвинил их с Чубайсом в том, что они смеются над ним за его спиной и считают, что он «пьяный, глупый, а он ведь все понимает». «Но только вы имейте в виду, — сказал он, — я президент, а вы бояре просто. Да, вы умные, да, вы образованные, но бояре просто. Я вас не боюсь, это вы меня должны бояться»[1476].

Ввиду всех этих дворцовых интриг вдвойне впечатляет то, что «молодые реформаторы», пользуясь поддержкой Ельцина, предложили программу реформирования хода российских реформ и начали ее осуществлять. В одном отношении время было выбрано самое благоприятное. Падение экономических показателей затормозилось, и в 1997 году был достигнут даже рост ВВП на 0,8 %. В 1996–1997 годах рынок ценных бумаг показывал наилучшие цифры в мире. Сравнительный индекс публично торгуемых акций Российской торговой системы (РТС), который 1 сентября 1995 года составлял 100 пунктов, в конце 1995 и начале 1996 года снизился в ожидании победы коммунистов на президентских выборах и в марте 1996 года достиг самого низкого показателя в 67 пунктов, но к концу 1996 года он составлял уже 201 пункт, а 6 октября 1997 года достиг пикового показателя в 572 пункта. В январе 1998 года правительство провело деноминацию рубля, избавившись от трех нулей на старых банкнотах в знак уверенности в победе над инфляцией. Всем было понятно, что новый виток перемен, опирающийся на достигнутые успехи, не может быть осуществлен по директивному указанию. В 1996 году Ельцин каждый месяц подписывал по 38 указов, прежде всего связанных с выборами; в 1997 году это количество сократилось до 16; в 1998 году он подписывал 18 указов в месяц, а в 1999 году — по 12, то есть ощутимо меньше, чем в течение первого президентского срока[1477]. В то же время росло количество законов, принятых федеральным парламентом и подписанных президентом, и именно это было нужно России, чтобы поддержать свою рыночную экономику.