— Развлекаюсь, — сказал Ян и отбросил журнал, который пытался почитать вот уже который час. Даже такого небольшого удовольствия, как спокойствие и одиночество с бумажным носителем информации в руках он был лишён. Постоянно всем что-то от него было нужно. Доктора… назойливые медсёстры и посетители, которых он совсем не хотел видеть. К какой категории отнести Селесту он пока не решил. Оперевшись на здоровую руку, Ян приподнялся и сел на край кровати, свесив ноги. Селеста поддёрнула простынь, подцепила полы больничного халата и присела рядом с ним.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась она и заботливо оглядела. Осталось только воротничок на рубашке поправить, как делала ему в детстве мама. Если бы на нём была рубашка…
— Отлично, — признался Ян. — Хожу. Гуляю. Могу дойти до кабинета Джеферсона и сказать всё, что я о нём думаю.
— Бедный Джеферсон, — посетовала Сел.
Она искренне сочувствовала Джеферсону, потому что Ян не был самым спокойным и послушным пациентом. К нему вернулись его обычное настроение и привычная язвительность, а это значило, что он практически здоров. Та апатия, и пустота в глазах, что поначалу так пугали её, исчезли. Лицо пока хранило бледность и следы перенесённой операции. Но это всё поправимо отдыхом и излечимо временем. Судить о моральном состоянии она не могла, хотя на языке так и вертелись вопросы. Однако нетрудно догадаться, что ничего хорошего он не испытывает. А она поражалась ещё больше, как ему удаётся владеть собой, при этом всецело понимая, что творится у него в душе.
Сейчас она понимала это прекрасно, так как смогла в этом убедиться. Того красочного «выступления» было вполне достаточно, хотя о причинах она узнала позже. Гораздо позже, когда пол в его кабинете был совершенно чистый, а на стене не осталось ни одной капельки чёрного кофе, и раны на ладони почти зажили. Точнее сказать, не узнала, а догадалась, потому что открыто Ян ничего не сказал. Они расстались, и в этом Селеста нашла единственно правильное объяснение его истерики. Но на тот момент никаких «правильных» объяснений причине их расставания она дать так и не смогла. Эва нагрубила ей, будучи совершенно убитой, и крайне не расположенной к разговору и какому-либо общению. Но Селеста и не винила её в этом. Ясно было, что она «пострадавшая» сторона. Но и Ян не был доволен жизнью, несмотря на то, что разрыв произошёл по его инициативе.
Наверное можно считать, что после того случая, Ян стал ей роднее. Почему-то было именно такое ощущение. Будто она узнала его ещё ближе. Будто он доверил ей что-то сокровенное, обнажив своё нутро. И Селеста не хотела бы потерять эту хрупкую близость. И не смогла бы она работать с ним так долго и терпеливо, если бы не относилась к нему по-особенному. Совсем по-другому, чем ко всем мужчинам. Для неё он стоял особняком. Что-то в нём было родственное и гармоничное её впечатлительной натуре. Так парадоксально и неестественно найти в жёстком цинике родственную душу; привыкнуть к его сарказму и иногда позволять язвить ему в ответ, вызывая его задорный смех, что поразительно вдвойне.
Она навещала его каждый день, независимо от того, хотел он её видеть или нет. Было время, когда он запретил пускать к себе посетителей. Однако после недолгих увещеваний Джеферсона она продолжила свои беспрепятственные визиты. Ян рвал и метал и они вместе с бедным доктором много чего о себе услышали. А потом он успокоился; стал относиться к ней как к мебели. И её это абсолютно устраивало. Она приезжала в клинику, независимо от того, как поздно заканчивала работать. Селеста не навещала среди ночи Лисандро, чтобы не тревожить, но Яна она тревожила; доставала вниманием и старательно следила за его поправкой. Он вздыхал, раздражённо отвечал на её нудные, бесконечные и одни и те же вопросы изо дня в день. Иногда молчал, а она плела ему всякую чушь о работе.
Ему это было нужно. Но он не признавался в этом и, что наиболее вероятно, не признается в этом никогда. Но ему это было необходимо. Как в те дни до покушения ему было необходимо работать и отвлекаться, а она помогала ему в этом. В чём, в свою очередь, никогда не признается она. Селеста мастерски строила график, чтобы у Яна не было возможности продохнуть; чтобы совсем не оставалось времени на собственные мысли.
И каждый день ждала взрыва.
Потому что обстановка напоминала штиль.
И вот-вот должны были накатить цунами.
— Журналисты настаивают не пресс-конференции, — начала она разговор и сразу была причислена к категории нежелательных посетителей.
— Нет, — категорично сказал он уже не в первый раз.
— Ян… — попыталась она его уговорить.
— Нет! И это не обсуждается. Селеста, у меня целый отдел «погремушек»! Пусть работают! Дадут эту пресс-конференцию и ответят на вопросы. Я, между прочим, только в себя пришёл. И к тому же, много мы сказать не можем. Нам это просто не позволят федералы. А то, что мы вправе выдать, вполне прокомментирует пресс-секретарь. И ты это прекрасно понимаешь. А я не хочу стоять перед камерами полуживой. Обязательно будут провокации, какие может исключить моё отсутствие.
— Я понимаю, — смирилась Сел. Другого она и не ожидала. — Я передам. В конце концов, нам нужно только твоё распоряжение, а остальное нас волновать не должно.
— Я тебе об этом и говорю.
— Где часы? — спросила Селеста, указав взглядом на стену, где ранее висел упомянутый предмет.
— Сломались.
— Как сломались?
— Вот так. Взяли и сломались, — просто ответил он.
Вдвоём они в задумчивости упёрли взгляд в то место, где раньше висели пресловутые и надоедливые часы.
— Сел, мне это надоело, — внезапно сказал Ян и Селеста удивилась. Не то, что именно он сказал, её поразило, хотя об истинном значении можно судить с трудом, но то, что назвал он её уменьшительным именем, чего не делал ни разу за всё время их знакомства. При любых обстоятельствах для него она всегда была только «Селеста».
— Что именно? — уточнила она, не отрывая взгляда от стены.
— У тебя в глазах стоит по пять вопросительных знаков, — указательным пальцем он нарисовал в воздухе соответствующий знак препинания. — Если ты хочешь что-то спросить — спроси, — он тоже не смотрел на неё. Гвоздик, на котором ранее висели часы, заворожил обоих.
— А ты ответишь?
— Может быть, — он даже улыбнулся.
Она помолчала. Поболтала ногами, чуть подавшись вперёд, вцепившись руками в край больничной койки.
— Как ты? — столь безобидный вопрос заключал в себе очень много. Оба это понимали, и Ян не торопился с ответом. Видимо «может быть» переползло за нулевую отметку и приобрело отрицательное значение и ответа она не дождётся.