— В общем, работай. Если справишься, то считай, что тебе было сделано очередное, двести тридцатое строгое китайское предупреждение, — Вита спрятала телефон, потом взглянула на часы. Скоро семь — самое время пойти и продолжить работу, потереться во дворе Нарышкиной-Киреевой, а потом, отталкиваясь от полученных от Виктории сведений, заняться Кужавским. Неплохо бы, кстати, познакомиться с ним лично.
Элина жила недалеко, и Вита решила срезать дорогу, пройдя через старый парк возле Покровского собора. Идя по заснеженной аллее, она напряженно думала. Стоит ли теперь сомневаться, что редактора «Веги ТV» постигла та же участь, что и нескольких Наташиных клиентов. А Виктория? Она явно что-то знает. Знает и боится. Вначале говорила свободно, а как сболтнула про письмо, так и замкнулась. А как ее дернуло, когда Вита упомянула о блаженной улыбке. Значит дело действительно в письмах, но как они работают? Колодицкая, судя по тому, что она умерла, этого не знала, но она подозревала, что письма опасны, потому и попросила открыть конверт подружку-»кобру», сама не решилась. Бомбы в конверте не было, что тогда? Яд? Но с Викторией-то ничего не случилось, хотя она да-же само письмо в руках держала. Правда, это с ее слов — что там было на самом деле, Вите не узнать. С другой стороны, вначале мачеха вроде говорила откровенно. Письма… А почему письма-то. Может, просто кто-то приходит и убивает, а обставляет под самоубийства и несчастные случаи. С другой стороны, проделывать это на «Веге» было глупо и рискованно. Да и возни много. Нет, не понятно. Чушь какая-то!
Парк кончился и она вышла к Покровскому собору, неподалеку от которого увидела странную картину — среди ветвей одного из старых орехов, полузасыпанный снегом висел зонт, а под зонтом, освещенный висевшим неподалеку фонарем, сидел на перевернутом ящике человек и перебирал струны гитары, покачивая головой в плотной вязаной шапочке. Вита без труда узнала гитариста — это был Трофимыч, человек без возраста и определенного места жительства, обычно играющий и распевающий возле Ханского базара. Вита была знакома с ним еще с детства — тогда он еще жил в одном из соседних домов, работал на электронном заводе, была жива его жена, а дочь, тогда еще не выжившая его из квартиры, была школьницей, а потом симпатичной студенточкой мединститута. В хорошую погоду Трофимыч часто сидел по вечерам на одной из дворовых скамеек и играл — то на гитаре, то на аккордеоне, а они, дети, часто садились вокруг и слушали. Трофимыч был частью детства — доброй, хорошей частью, и, встречая его теперь, Вита часто останавливалась поговорить и никогда не забывала после оставить денег. Несколько раз она видела его и возле собора, но, конечно, не в это время и не в такую погоду.
Они поздоровались и немного поговорили как обычно о старых временах, потом Трофимыч, нахмурившись, склонился над своей гитарой, а Вита вдруг ни с того, ни с сего вспомнила, как жадно Виктория расправлялась со своей порцией судака, и ее замутило. Она сплюнула, потом сняла шляпу, предоставив снегу свободно засыпать ее распущенные волосы.
— Хочешь менингит схватить?! А ну иди под зонт! — сердито сказал Трофимыч.
— Да ладно, всего лишь снежок, ерунда, пусть голова освежится, — рассеянно ответила Вита. — Трофимыч, может, споешь мне что-нибудь серьезное, а то мне кажется, что я начинаю сходить с ума?
— Ха! Удивила! Вся страна давным-давно с ума сошла, так что догоняй! Что-то я смотрю вы, молодежь, кряхтите поболе нас, стариков. Дела надо делать. Спою я тебе сейчас песенку одну… новую. Очень многие из богомольцев на нее серчают. Тут ведь днем народу знаешь сколько… душ грешных. Особенно любопытно наблюдать, как городские сливки приезжают на своих дорогих машинах — с таким видом в Покров наш входят, словно богу одолжение делают! Понятно, дань моде… у-ухх, манекенщики от веры! — Трофимыч свирепо покрутил головой, и его пальцы скользнули по гитарным струнам.
Что, народ, бредешь, что дороги мнешь?В туман утренний да куда идешь?Колокольный звон плыветплещется,Пальцы жадно воздух рвут — крестятся.
С возвращеньем храм, свежие кресты,Куполов лучи да в небес пустырь!А народ ползет, набивается,Храм трещит по швам — не вмещаются.
Крестными знаменьями потнымиОбметают грехи, словно метлами.«Слышь, отец? Прости! Да почем свеча?!Дай-ка килограмм — вера горяча!»
А иконных святых, ох, бросает в пот —Как бутылки грехи им народ сдает, —Руки, души простирнет в ладане,Да вперед — назад — по укатанной.
Песня закончилась резким всплеском звуков, потом Трофимыч хлопнул по гитаре ладонью, полез в карман достал пачку папирос и закурил, и за почти сплошной стеной белых перьев замигал уютный красный огонек. Знакомо запахло крепким дешевым табаком, и Вите вдруг показалось, что она перенеслась на много лет назад, в свой старый двор, где Трофимыч играет по вечерам, зажав в зубах коптящую папиросу, а они, дети, сидят вокруг, на скамейках, на железном столе для пинг-понга, на трубе, огораживающей двор, и внимательно слушают — на удивление внимательно для своего возраста. Нахмурившись, она провела рукой по лицу, словно сметая паутину старых воспоминаний, и сказала, что песня ей очень понравилась, хотя Трофимыч, конечно, «злой дядька» и «старый циник» и Трофимыч важно кивнул в ответ и снова начал перебирать струны. Они поговорили еще немного, но мысли все не давали Вите покоя, и разговор получился безжизненным. Когда же Трофимыч упомянул об объявившемся маньяке, дабы остеречь ее от поздних гуляний, Вите неожиданно стало смешно. Где-то в городе притаились люди, по сравнению с которыми этот маньяк, возможно, просто мелкий хулиган, потому что у него какие-то психические отклонения, вероятно он болен, те же убивали с холодным трезвым расчетом. Кто они, где? Баскаков? Эн-Вэ — Гунько? Схимник? — вот уж кого не хотелось бы встретить еще раз когда-либо. Вспомнив о вокзальной встрече со странным и страшным человеком с сонными глазами, Вита зябко поежилась. Температура воздуха вокруг не изменилась, но отчего-то ей вдруг стало очень холодно, и она задрожала — не только от холода, но и от странного, тягостного беспокойства, почти граничащего со слепым животным ужасом. Помимо этого прибавилось ощущение, что кто-то внимательно смотрит ей в затылок, изучает, запоминает. Вита резко обернулась, отмахиваясь от назойливых снежных хлопьев, но никого не увидела, толь-ко по направлению к темному заснеженному парку быстро уходил какой-то человек. Идущий почти сразу исчез за снегопадом среди молчаливых, отяжелевших от снега деревьев, и Вита, раздраженно пожав плечами, поздравила себя с начинающейся паранойей. Но беспокойство осталось, тихое волшебство замершей снежной округи и старого парка стало зловещим, Покровский собор мрачно возвышался над деревьями и, казалось, его купола насупились и смотрели недобро, затянутое снежными тучами низкое беззвездное небо стало еще ниже… Вита почувствовала себя совсем уж неуютно, быстро распрощалась с Трофимычем и ушла. Чем ближе подходила она к ярко освещенному жилому массиву, где проживала Нарышкина-Киреева, тем тяжелее становилось у нее на душе, и Вита снова и снова прокручивала в мозгу все события сегодняшнего дня, пытаясь понять — не вызвано ли беспокойство подсознательным ощущением того, что где-то она совершила ошибку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});