Мы оба устали от разговоров о будущем; она никак не может решить, как быть с Р. и Анной, придавая, на мой взгляд, слишком большое значение этой дилемме; ей, видимо, приятно иметь нечто только свое. Все это время я ничего не писал, и это огорчало меня. Э. беспокойна, чем очень меня отвлекает. К тому же у нас часто возникали ссоры. Они никогда не имели отношения непосредственно к нам, к нашему будущему или к нашим прошлым поступкам, они всегда касались литературы, художественного творчества. При этом она впадала в настоящую ярость; это поначалу меня забавляло, но со временем и я стал проявлять раздражение. Помнится, был ожесточенный спор относительно Австралии — удастся ли там создать нечто значительное в искусстве, возможен ли в этой стране реалистический театр. А когда я задал ехидный вопрос («Ты когда-нибудь слышала о Стриндберге?»), Э. вышла из себя и с силой ударила меня по щеке — совершенно дикая вещь. В литературном споре она теряет всякое чувство меры. Временами она так сильно меня ненавидит, что кажется; мы живем в разных мирах. Основная трудность заключается в том, что она нечетко выражает свои мысли и, несмотря на интуицию, врожденный вкус и запоздалые попытки образовать себя, остается невежественной. Когда я начинаю сыпать именами и «измами», она приходит в ярость, но эта ярость, по сути, обращена на себя самое, на свою косноязычность. Э. часто высказывает верные мысли — во всяком случае, они имеют право на существование, но всегда как бы направлены против меня и сопровождаются таким бешеным натиском, что я старательно изображаю непонимание (это только ухудшает положение) и вконец запутываю ее. Должно быть, в эти минуты я кажусь ей сухим педантом, хотя, по моему мнению, только свежеиспеченный выпускник филологического факультета может думать, что его взгляд на литературу стоит большего, чем взгляд непрофессионала — мужчины или женщины.
Вот, в основном, что происходило; она не хотела мириться с разницей в нашем образовании, эта интеллектуальная пропасть сводит ее с ума. В споре она, как все женщины, переходила на личности. У нее был целый набор прилагательных: «нелепый», «глупый», «провинциальный», «буржуазный», «ученический», «поверхностный» — все они говорили «я тебя ненавижу» и должны были меня ранить, особенно определение «буржуазный». Э. заявляла, что занимает надклассовую позицию; такая самонадеянность возмущала, не хватало только духу — или мужества — сказать, что порой я вижу ее классовую ограниченность, принимая во внимания пролетарские корни, в то время как представители среднего класса, вроде Видов или Портеров, лишены классовой окраски. В другой раз я пытался ей объяснить, что, пылко отрицая родство с каким бы то ни было классом, она как раз и находится под влиянием своего класса, ибо ненависть сродни любви. Э. раздражает, что я все еще придерживаюсь некоторых норм и традиций среднего класса. Мне не удалось ее убедить, что даже такая стадия достигнута мною после открытого противостояния родным, откровенного бунта.
В каком-то смысле ссоры отражали нашу любовь к ним. Неужели современным людям для полного счастья необходимо конфликтовать, спорить? И борьба полов добавляет остроты в нашу жизнь? Я мог прогнозировать наши ссоры. Несколько дней счастья — и вот мы уже яростно сцепились из-за какой-нибудь эстетической проблемы, не стоящей выеденного яйца. Сначала слова, потом обиженное молчание, примирение, всегда инициированное мною (никогда не даю полностью вовлечь себя в предмет спора, относясь к происходящему как к психологической болезни, которую надо лечить как можно скорее), слезы, нежные объятия — они, без сомнения, нравятся обоим. У Э. — катарсис, у меня — чувство превосходства.
Мы были так сильно влюблены, что эти ссоры казались нормальным явлением. В другое время я сердился на Э. из-за ее нерешительности в отношении нашего будущего кто знает, что она предпримет, — и из-за ее чувств к Р. и Анне. Были и прочие источники напряжения — какие-то материальные вещи, смены настроения, раздражение. Но надо всем царила любовь, и мы часто были веселы, счастливы и всем довольны.
* * *
Отец спорит, хвастается, говорит свысока. Странные взгляды — викторианские, в духе Хаксли, старомодного протестантского вольнодумца[457]. Реформирование веры, модернизация церкви и т. д. Любители поговорить должны проявлять осторожность: они ведь не слышат другие мнения, и, следовательно, у них нет возможности для развития, к тому же они отталкивают слушателей. Искусство беседы подразумевает умение слушать. Отец может сказать: «А теперь перейдем на личности», — как будто любой спор между людьми не носит личного характера. Мне все труднее принимать споры за чистую монету. Я вижу, что в отце говорит комплекс неполноценности. Для меня в споре всегда маячит еще одна точка зрения, тема для будущего спора.
Какая огромная дистанция отделяет меня от 1946 года! Нашел сегодня старый дневник. Записи такие наивные и ребяческие, что это пугает. Например: «27 декабря — потратил день на поход к дяде С.[458] в Рошфор. Еле дотащился. 28 декабря — ходил на охоту никаких трофеев. 29 декабря — поездка в Помпей по вопросу демобилизации. 30 декабря — встретил Добби. Демобилизован. Ужасное возвращение». Какое косноязычие!
Славная жизнь. «9 января. Марш-бросок через Дартмур — жуткий ветер и дождь. Промок до пояса. Добравшись до места, постарались развести огонь под дождем. 10 января. Чокка. Возвращение по компасу ночью — были в Терлстоуне в 3 часа. При инспектировании с меня сорвали одну полоску — излишество». Полная неспособность соответствовать образу курсанта военного училища, будущего офицера — единственно подкупающая черта в этих записях[459].
«15 января. Вечернее боксирование[460]. Меня немного поколотили». Жестокая практика. «16 января. Офицерская пьянка в «Гризл-клаб». Я остался трезвым, но большинство офицеров напились».
Искусство. «21 января. «Ключи от королевства» — отличный фильм».
«25 мая. Поездка в Абботсбери с Бобом П. (Пейном) — табак от смотрителя за лебедями».
Преодолею ли я когда-нибудь свое прошлое? Писать такое в двадцать лет!
27 октября
Мы вновь встретились в Лондоне, в Паддингтоне; встреча напряженная — словно заново узнавали друг друга. Удивительно, но можно постоянно о ком-то думать и в то же время уже через неделю увидеть в этом человеке перемены. Поехали в Бейзуотер и там, в гостинице, заново открыли тела друг друга, испытали радости любви. С Э. невозможно соскучиться — она с поистине волшебной быстротой превращается из дурнушки в красавицу. Проведет щеткой по волосам, изменит позу или одежду. Она ни на секунду не забывает о собственной внешности — черта невыносимая в некрасивой женщине и пленительная в красотке. Идет непрерывное кокетство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});