В довоенное время два этих вида войск в Великобритании шли по большей части каждый своим путем, разрабатывая свои планы, и смотрели друг на друга, как собаки, дерущиеся за кость. Однако в 1911 г. второй марокканский кризис, который повлек за собой страх перед казавшейся неизбежной войной, заставил 23 августа 1911 г. собрать заседание Комитета обороны империи с целью пересмотра всей стратегии Великобритании. (Такой пересмотр имел место единственный раз до 1914 г.)[1110] Премьер-министр Асквит председательствовал на этом заседании, а среди других политиков были военный министр Ричард Холдейн, Грей и два новых молодых перспективных политика – Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль. Новый начальник военных операций Генри Уилсон представлял армию, а преемник Фишера Артур Уилсон – военно-морской флот. Армейский Уилсон блестяще изложил ситуацию на континенте и обрисовал цель и планы экспедиционных войск. Его военно-морской однофамилец совершил ужасное: он возразил против самой идеи отправки армейских частей в Европу и вместо этого предложил нечеткую схему блокады североморского побережья Германии и периодических нападений с моря с целью высадки десантов. Также стало ясно, что военно-морской флот не заинтересован в транспортировке экспедиционных войск во Францию или защите ее коммуникаций[1111]. Асквит счел такое выступление «ребячеством»[1112]. Вскоре после этого он сделал первым лордом адмиралтейства Уинстона Черчилля, который быстро избавился от Артура Уилсона и засадил штаб военно-морского флота разрабатывать военные планы. Черчилль взял курс на поддержку британских экспедиционных войск, и флот начал работать вместе с армией[1113].
В 1912 г. Александр Мильеран, бывший социалист, достаточно сдвинувшийся «вправо», чтобы стать военным министром Франции, сказал о британских сухопутных войсках: «Машина готова: будет ли она запущена? Полная неопределенность»[1114]. Французы по-прежнему не были уверены во вмешательстве англичан до самого начала Великой войны, хотя некоторые французские деятели, как военные, так и гражданские, были более оптимистичны, чем Мильеран. Имевший влияние Пол Камбон – посол Франции в Лондоне – неоднократно получал от Грея уверения в дружбе, добился от него санкции на неофициальные переговоры между военными и таким образом убедился в том, что англичане видят Антанту как союз (хотя никогда не был вполне уверен в том, что это подразумевает)[1115]. В 1919 г. Жоффр сказал: «Лично я был убежден, что они придут нам на помощь, но с их стороны не было официального обязательства. Были только разговоры о погрузке на транспорт и высадке, а также о позициях, которые будут оставлены для их войск»[1116]. Французы с облегчением наблюдали растущую враждебность между Францией и Германией и утверждали, что традиционная английская политика удерживания баланса сил в Европе (которая сработала против Франции в Наполеоновских войнах) теперь придет ей на помощь. Руководители Франции также поняли, что англичан, как неоднократно говорил и Грей, будет волновать вопрос – когда дело дойдет до принятия решения насчет войны – кто виноват[1117]. Отчасти по этой причине французы были столь осторожны в реакции на события летом 1914 г., чтобы не сделать никаких шагов, которые можно было бы счесть агрессивными.
Французских военных воодушевило присутствие Генри Уилсона в качестве начальника военных операций после 1910 г. Он был внушительным мужчиной более 6 футов ростом, с лицом, которое, по словам его сослуживца, напоминало горгулью[1118]. (Кто-то однажды надписал почтовую открытку «Самому уродливому человеку в британской армии», и она без труда дошла до адресата.)[1119] Уилсон был «себялюбивым и хитрым», как выразился другой его коллега, поднаторевшим в политических интригах и легко находившим влиятельных покровителей. Он происходил из умеренно состоятельной англо-ирландской семьи (дело протестантов в Ирландии всегда было важным для него) и должен был сам прокладывать себе дорогу в жизни. Как продемонстрировало его представление Комитету обороны империи, он был умным и умел убеждать. Он также был энергичным и волевым и имел очень четкий взгляд на стратегию. В докладе, который Уилсон написал в 1911 г. и который был одобрен Генеральным штабом, он принял следующую точку зрения: «Мы должны присоединиться к Франции». От России, утверждал он, будет небольшая польза, если Германия нападет на Францию; от поражения французов и установления главенства Германии Европу спасут быстрая мобилизация и отправка английских экспедиционных войск[1120]. Когда Уилсон вступил в должность, он был полон решимости сделать так, чтобы это произошло. «Я не удовлетворен состоянием дел во всех отношениях, – написал он в своем дневнике. Не было надлежащих планов развертывания британских экспедиционных сил или резервов. – Много времени потрачено на написание прекрасных протоколов. Я поломаю все это, если смогу»[1121].
Он быстро установил хорошие отношения с французскими военными, чему способствовал тот факт, что он любил Францию и бегло говорил по-французски. Уилсон и глава Академии Генштаба, глубоко верующий католик полковник Фердинанд Фох (будущий фельдмаршал), стали добрыми друзьями. «Какую численность, по-вашему, – спросил однажды Уилсон Фоха, – должен иметь самый небольшой английский военный отряд в случае противоборства, какое мы сейчас рассматриваем?» Фох без запинки ответил: «Один-единственный рядовой, и мы очень позаботились бы о том, чтобы он был убит»[1122]. Французы сделали бы все что угодно, лишь бы Великобритания связала себя обязательствами. В 1909 г. они сфабриковали документ, который, как говорят, был обнаружен, когда путешествовавший французский коммерсант по ошибке взял не тот чемодан в поезде, и который должен был раскрыть планы Германии по вторжению в Великобританию[1123].
Уилсон часто приезжал во Францию для обмена информацией о военных планах и разработки мер сотрудничества. На велосипеде он проехал много миль вдоль границ Франции, изучая укрепления и места вероятных сражений. В 1910 г., вскоре после своего назначения, он посетил место одного из самых кровопролитных сражений Франко-прусской войны в той части Лотарингии, которая осталась во Франции: «Мы нанесли обычный визит к статуе «Франция», которая была, как всегда, прекрасна, и положили к ее ногам небольшой кусочек карты, которую я носил с собой, с изображением мест концентрации английских войск на ее территории»[1124]. Подобно французской принимающей стороне Уилсон полагал, что немецкий правый фланг не будет достаточно силен, чтобы передвинуться ближе к морю, к западу от реки Мез в Бельгии. Британские экспедиционные войска займут свое место на левом фланге французов и будут ждать, как ожидалось, более слабой атаки немецких войск. Ходили разговоры о том, что англичане могут пойти к Антверпену, но Уилсон и его коллеги сошлись на том, что они могут себе позволить быть гибкими и принять решение, как только британские войска высадятся в Европе.
Англичане могли бы придерживаться принципа гибкости в своих военных планах, но с политической точки зрения они все больше оказывались в окружении. Первый марокканский кризис 1905–1906 гг. принес гораздо более тесное сотрудничество и большее взаимопонимание между Великобританией и Францией, а также и большие обязательства. Кризис также провел более резкие границы между европейскими странами. С подписанием англо-русского договора в 1907 г. была прочерчена еще она линия и сплетена еще одна цепочка обязательств и ожиданий – на этот раз между двумя бывшими врагами. А еще стало труднее игнорировать общественное мнение. Например, и во Франции, и в Германии важные интересы бизнеса, а также ключевые фигуры, такие как посол Франции в Германии Жюль Камбон, выступали за улучшение отношений. В 1909 г. Франция и Германия достигли дружеского соглашения по Марокко. Националисты в обеих странах не дали своим правительствам возможности двигаться дальше и обсуждать улучшившиеся экономические отношения[1125]. Европа не была обречена на разделение на два антагонистических блока, каждый со своими планами войны наготове, но за первым марокканским кризисом последовали другие, и стало сложнее изменить шаблон.
Глава 14
Боснийский кризис: конфронтация между Россией и Австро-Венгрией на Балканах
В 1898 г. кайзер Вильгельм II отправился на своей яхте «Гогенцоллерн» через Дарданеллы в Мраморное море, чтобы нанести второй государственный визит султану Османской империи Абдул-Хамиду. Вильгельму нравилось считать себя другом и покровителем Османской империи. (У него также было намерение получить для Германии как можно больше уступок, таких как право строить железные дороги на территории Османской империи.) Его также привлекал сам Константинополь. Будучи одним из самых больших и древних городов в мире, Константинополь видел много великих правителей от Александра Великого до императора Константина, а совсем недавно – Сулеймана Великолепного. Остатки греческих, римских и византийских колонн и орнаментов, вырезанных на его стенах и фундаментах, равно как и его великолепные дворцы, мечети и церкви, служили напоминаниями о великих империях, которые появлялись и уходили в небытие.