Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

Иначе зачем эти угрозы и жалобы, зачем двум церквам воевать между собой? Разве они служат не одному и тому же богу? Нет, их любезные слова не закроют князю глаза на все, что творится вокруг. Он не дитя наивное, чтобы смотреть только на небо, он по земле ходит! Он был нечестен? А как ему быть честным, если мир все еще не ценит честности! С кем поведешься, от того и наберешься. Время такое, что надо добиваться своего места под солнцем, как трава, что прорастает и сквозь камень. И он добьется, не принимая никаких обязательств перед тем или другим. Сейчас, когда обвинения продолжают сыпаться на него, неплохо было бы осуществить задуманную свадьбу сына Строймира и дочери Сондоке...

И свадьбу сыграли. Песни спели. Одарили молодоженов землями — и князь, и Сондоке, — но спокойствие не пришло к Борису-Михаилу: дошла молва, что сын Гойника, Петр, убежал к хорватам. А это развязывало руки его отцу, который теперь мог нарушить данное брату слово — ничего не предпринимать против него. Князь еще в дни свадьбы заметил неспокойствие Гойника и велел усилить наблюдение за ним: с кеч встречается и о чем говорит. Если он позволит ему убежать и предпринять покушение на Мутимира, тогда конец дружбе с сербским князем. Тот будет вправе усомниться в дружеском отношении Бориса-Михаила: он выдает замуж за его племянника свою родственницу и в то же время освобождает брата-заложника для борьбы с ним! Такая мысль столь логична, что Мутимир не может не подумать именно так… и все-таки роль опекуна трех сербских князей доставляла Борису удовольствие. Глубоко в душе он торжествовал, что держит их в своих руках. Неважно, что на первый взгляд он не вмешивается во внутренние дела Сербии, неважно. Чтобы Гойник не доставлял ему больше хлопот, князю неожиданно пришла в голову коварная мысль: а не будет ли лучше послать к Мутимиру его самого вместо убежавшего сына, — но, подумав, Борис-Михаил отказался. Лучше было держать Гойника у себя, ведь его плен — козырь против Мутимира. Нет, не стоит спешить, надо подождать. Жизнь преподносит такие сюрпризы, что, того и гляди, Гойник очень понадобится. Борис-Михаил и теперь остался верным себе — он не будет решать вопроса, не рассмотрев его со всех сторон.

9

С каждым днем Климент становился все более неразговорчивым. Склонившись над книгами и погрузившись в заботы о просвещении Моравии, он чувствовал, как время, словно ветер, быстро и неуловимо проносится мимо и он не может остановить его. Мир все так же, как и в прежние века, шел своими невидимыми путями. Все возвращалось на круги своя, только не люди. На место ушедших появлялись другие, и их мысли и желания были иными.

Разве может кто-нибудь заменить ему Константина-Кирилла Философа! Кто может вернуть улыбку кроткого Деяна? Никто! Один, Деян, остался на их общем пути, другой. Философ, ушел так далеко вперед, что все они продолжают идти вслед за его мыслями: дать свет славянским глазам, запечатлеть на пергаменте истину для славянских народов. Каждый из учеников Константина боролся с мраком, особенно те, кто работал в пограничных районах — на перекрестках злейших вихрей. Все они, сеятели добра, были похожи на листья огромного дерева: чем злее хлестали их ветры, тем слышнее становились их голоса и тем больше радовали они души людей.

Климент встал с жесткой постели и быстро оделся. В соседний двор больше не выходил старик с кривым ножом, сад был заброшен и запущен. Пока миссия скиталась по дальним краям, садовник переселился в лучший мир. Наверное, сейчас он обходит райские сады и неустанно осматривает ветки на райских деревьях. А если он в этого не делает, значит, он уже не существует. Климент не мог привыкнуть к мысли, что садовника не стало, что калитка в сад всегда закрыта. Он подошел к узкому окошку башни, и сердце его затрепетало: калитка открылась, и в травы высотой по колено шагнула чудно красивая девушка, посмотрела на небо и потом, увидев огни алых маков в саду, всплеснула руками и нагнулась рвать цветы. Климент невольно прищурился, и белое платье, и золотые волосы, и огненные маки — все слилось в одно цветовое пятно. Он почувствовал, что молодость не совсем ушла из тела и что образ Ирины давно превратился в черты неизвестной блудницы на иконе. Старая мудрость учила: с глав долой — из сердца вон; и она давно исчезла из памяти. Она была лишь мечтой, плодом воображения неопытной молодости. Те годы прошли, но мужчина в нем напомнил о себе. А ему казалось, что он поборол вожделения, что порывы страсти ослабли и даже совсем улеглись и, подобно пушинкам одуванчика, попавшим под осенний дождь, лишились способности взлететь. Но то, что он испытал при виде девушки, заставило его отойти от окна, присесть за стол, чтобы осознать, что он ошибается. Руки легли на пергамент, потянулись к перу... Но чернила высохли. Климент встал, чтобы достать с высокой полки горшок с кармином, и взгляд его снова устремился в сад. Теперь девушка стояла в корыте и, приподняв подол платья, спокойно мыла белые ноги. Длинные волосы упали ей на лицо, солнце ухватилось за золотые пряди прекрасных волос и легко покачивалось над корытом. Климент почувствовал, как художник вытеснил в нем монаха, и взгляд его жадно вбирал подробности картины. На краю каменного корыта алел букет маков. Рука, потянувшаяся за ним, была маленькая, и ножки, ступившие на камни, тоже были маленькие и порозовевшие от холодной воды. Девушка выпрямилась, откинула голову, чтобы собрать волосы, и, подняв руки, стала заплетать косу, а Климент всем своим существом ощутил, как груди и приподнявшееся белое платье затрепетали в ожидании, когда она опустит руки. Но девушка не спешила. Она собрала золотистые волосы в тяжелый узел, откусила белыми зубами длинный стебель мака и воткнула алый цветок в волосы с левой стороны, над небольшим ушком.

Климент до того был захвачен волнующим зрелищем, что не услышал, как вошел Савва. Прикосновение к плечу заставило его обернуться и смутиться, но Савва не заметил смущения.

— Красива! — сказал он, кивнув в сторону двора.

Климент не собирался отвечать, но сердце художника не выдержало:

— Очень! Что правда, то правда!

— Из новых она. Недавно приехали...

С тех пор как Святополк переехал в Велеград, не было недели или месяца, чтобы какой-нибудь нитранский владетель не переселился сюда. Это были небогатые люди, которые стремились быть у князя на глазах, надеясь, что их заметят, что они войдут в доверие и затем получат в подарок немного земли.

— Вчера слышал, как се отец что-то наказывал ей и называл Либушей...

Звук этого странного имени ударился, словно звон летящей пчелы, в каменные стены кельи, но вместо того чтобы вылететь сквозь узкие окошки на улицу, собрался в одну точку и остался в душе Климента. Он поразился: когда-то в монастыре святого Полихрона именно Савва назвал ему имя женщины, поразившей его своей красотой. Но та женщина уверенно шагала по своему золотому пути, а эта все еще резвилась среди манящих цветов и мыла ножки холодной водой из каменного корыта.

Будто угадав его мысли, Савва присел на деревянную скамью и глухо сказал:

— Будь я моложе, попытал бы счастья. Но годы не те... Я многое перевидал на этой земле и вкусил всего. Ты знаешь. Я говорил тебе... Но одно удивляет меня: до каких же пор ты будешь так жить? Ты уже немолод, но все еще мужчина в соку. И красивый. Неужели ты покинешь сен мир, не познав второй половины божьего творения?

Климент встал, хотел было возразить. Но Савва махнул рукой:

— Да выслушай меня хоть в этот раз! Одно другому не мешает. Этого божьего дела даже папы не чуждались. Разве ты не видишь, что все, кто занимает престол святого Петра, — старики, испытавшие очень многое и только в результате этого подготовившие себя к святости. Знаю, ты скажешь: не богохульствуй... Но ты не прав. Если бы женщина не была нужна мужчине, бог не создал бы ее. — Савва встал и начал ходить по келье, старые, уставшие половицы жалобно и глухо заскрипели. — Признаюсь тебе, — сказал он, — что немало женщин сочувствовали и помогали нам в розыске архиепископа Мефодия. — И, помолчав, добавил: — Знаешь, я убедился, что они много лучше нас. Они умеют ценить жизнь, ибо девять месяцев носят ее в себе, а потом еще три года на руках... Кто не знает женщин, обедняет себя на целую жизнь, запомни это. Я не святой, как ты или Наум, не так хорошо знаю слово божье, ибо неуком пошел за своим незабвенным спасителем Константином Философом, так что ты прости мне все эти слова. Если я богохульствую, пойду к отцу Мефодию исповедаться, пусть он решает. Пусть наложит на меня любую епитимью, я вытерплю...

Савва лег на жесткий топчан, положил руки под голову и притих. Его слова произвели сильное впечатление на Климента. Он часто ловил себя на том, что в глубине его души живут подобные слова, только не столь земные и убедительные. Климент отправился в большой мир из горной пещеры, где пахло пергаментом, потом жил в богатых комнатах, где полки гнулись от книг, затем — в монастырской келье, где витали книжные мысли о святых и грешниках, и лишь в Моравии он столкнулся с настоящей жизнью, с делами людей — хорошими и плохими. Разумеется, толкование святых догм часто зависит от тех или иных интересов, но жизни надо смотреть прямо в глаза, если не хочешь, чтобы она нанесла тебе неожиданный удар... Савва был прав, и все-таки его слова о женщинах смутили и сбили с толку Климента. Верно, бог создал женщину, но разве в Писании не сказано, что искушение пришло от Евы, не она ли причина того, что род человеческий изгнан из рая?