Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

11

То, что казалось близким, постепенно удалялось, словно мираж. Папа Иоанн VIII не мог простить себе самонадеянности, с которой подошел к решению болгарского вопроса. Результатом писем Борису-Михаилу были всего-навсего небольшой подарок от князя, переданный через монаха-пилигрима, и заверения в добрых чувствах. Поначалу эти уверения и дар заставили папу броситься с мальчишеской горячностью в бой, но самоуверенность постепенно превратилась в разочарование, разочарование — в озлобление на болгар, греков, на собственных епископов и священников, которые с такой поспешностью покинули болгарские земли.

Его предшественник, папа Адриан, похоже, весьма тяжело перенес возвращение всего своего воинства в Рим, если предал суду епископа Гримоальда Полимартийского, обвинив его в том, что он покинул Плиску без всяких протестов. Епископ был столь дерзок, что взял для папы письмо от болгарского князя, предварительно не ознакомившись с его содержанием. И хотя Гримоальд утверждал, что был изгнан, в послании было написано, что князь Борис-Михаил, как добрый христианин, не может не повиноваться решению восьмого Вселенского собора, которое было принято, как известно, при участии и папских легатов... Папа Иоанн VIII позвонил в колокольчик. Появился монах.

— Пусть Анастасий найдет все, что относится к делу Гримоальда.

Святой отец не раз читал эти документы и всегда открывал в них что-нибудь новое. Папа Адриан II лишил епископа сана за то, что тот без разрешения Рима покинул вверенную ему страну. Но только ли за это?

Иоанн кивнул вошедшему Анастасию, пригласив его сесть к столику с неизменными сладкими орехами и двумя стаканами свежей холодной воды, и взял пергамент... На суде священники невысокого сана твердили, что никто не выгонял их из болгарских земель — ни болгары, ни греки, — но что их обманул епископ. Не слишком ли тяжела его мошна? Что он был подкуплен, папа Иоанн VIII не мог утверждать определенно, но в написанном мелким почерком донесении брата Себастьяна, подкрепленном показаниями свидетелей, говорилось, что после того, как епископа отстранили от церковных дел и лишили сана, он оказался очень богатым и стал жить на широкую ногу... Брата Себастьяна провести невозможно. В конце донесения был условный знак, что наблюдение за Гримоальдом продолжается. Указав пальцем на знак, папа спросил:

— Ну что, не позвать ли его?

— Почему бы и нет, святой владыка.

Брат Себастьян, как всегда, вошел бесшумно, и весь ритуал повторился: поцелуй папской руки, благословение, чистый, безоблачный взгляд.

— Есть ли что-нибудь новое, брат Себастьян, что усугубило бы вину Гримоальда Полимартийского?

— Есть, святой владыка. Досточтимый, преподобный епископ...

— Бывший!

— Бывший епископ, святой владыка, купил корабль и хочет использовать его для торговли. По дороге в город святого Петра он встретился с многоуважаемым епископом Формозой Портуенским...

— Бывшим! — сердито повторил папа.

— Бывшим епископом, и они договорились попросить помощи у наследников покойного Людовика Немецкого.

— Еще что?

— Пока все, святой владыка.

— Ступай с богом, — и папа благословил своего преданного, чистосердечного служителя.

После его ухода он долго стоял, задумавшись и не произнося ни слова. До чего все запутанно и сложно. На что же еще надеется Формоза? На сыновей Людовика Немецкого? После смерти отца ссоры между ними стали притчей во языцех. Они все не могут разделить государство, определить границы. В междоусобицах постепенно таяла мощь немецкой державы. Святополк медленно, но уверенно вытеснил их со среднего Дуная, и не слава, а закат прежде сильной и могучей страны виделся папе. Да, ошиблись его враги в своих расчетах. И зачем было Формозе совать нос не в свои дела? С какой самоуверенной дерзостью он настаивал на том, чтобы его послали в Болгарию — он-де поправит церковные дела. Князь Борис-Михаил, мол, ценит и уважает его. Каково? Сиречь ты, твое святейшество, не способен, а потому поручи мне от имени святого Петра исправить положение. Нет, папа Иоанн VIII не клюнет на это, ему известно, кто стоит за спиной Формозы. Старые опытные враги, сторонники покойного Людовика Немецкого, подталкивают его на этот неразумный поступок, мечтая показать всем, что Иоанн бессилен в делах церкви. И они хотели получить позволение, письма и поддержку от него! А он отлучил Формозу, лишил епископской кафедры. Святому отцу известны его тайные намерения — папский престол! На это нацелены его хлопоты, вся его хитрость, преданность богу и неземная чистота. Пусть теперь мыкается по свету и ищет подобных себе союзников. Он надеется на немцев — пусть надеется. Но папу сам Людовик Немецкий не смог испугать, что же говорить о его близоруких сыновьях. После смерти императора Людовика II, назло прогерманской партии в Вечном городе, Иоанн VIII возвел в сан императора не Людовика, а его брата — Карла Лысого: во-первых, из дружбы с франками, во-вторых, чтобы показать всем, что он, папа римский, решает вопрос о всех поднебесных титулах и дает их тем, кому пожелает. Этого, похоже, не уразумел многоумный Формоза Портуенский. И с самомнением всезнайки появился как раз тогда, когда папа вернулся из Павии, и навлек на себя справедливый гнев всевышнего...

Анастасий Библиотекарь спокойно сидел, не смущаясь молчанием Иоанна VIII, и, как в открытой книге, читал его мысли. Ничто другое не могло так взволновать Иоанна VIII, как упоминание имени Формозы. Оба давно враждовали. Оба стремились занять место Адриана. Победил Иоанн, и теперь он мстит противнику. Эта вражда — на всю жизнь, пока один из них не покинет божий мир.

— Что это мы умолкли, брат Анастасий... — тряхнул головой папа и троекратно перекрестился.

— Забот много, святой владыка. У бедных телом и духом нет забот, и они живут легче.

— Ты прав, брат Анастасий. Не в добрый час возложил на меня всевышний бремя церковных забот. Ночами не сплю, все о стаде Христовом думаю. Мне нужны могущественные правители, но их нет. Сарацины грабят наши земли, и некому остановить их. Сыновья Людовика спорят, маркграфы поднимают голову, император Карл все обещает помочь, но с места не трогается. Того и гляди, махну рукой на болгарский диоцез и обращусь к Василию. Он теперь единственный сильный император.

— Но как на это посмотрят недовольные, единомышленники Формозы Портуенского?

— Это не решение, а всего лишь мысль. Попробую с божьей помощью победить арабов, и только если не добьюсь успеха, обращусь к Константинополю. Поверь, нелегко мне будет сделать этот шаг.

Папа потянулся к стакану с водой, и Анастасий впервые заметил, как дрожит его рука. Папа взял стакан, подержал в ладонях и стал пить медленными глотками.

— Я думаю, — сказал он, поджав нижнюю губу, — я думаю о золоте. Велика его сила, покорившая столько людей. Христа продали за тридцать сребреников, но сегодня, видать, предательство подорожало... Люди вроде Гримоальда Полимартийского целые диоцезы продают, торгуют верой и душами человеческими, и небо не обрушивается на них, и земля их носит на себе. Никак не могу понять магию золота. И найдется служитель божий — я слышу его шаги, вижу его мутные глаза, следящие за мной сквозь толстые стены, улавливаю его мысль, плетущую паутину коварства и злобы против меня, звон золотых монет раздается в моих ушах, монет, которыми ему заплатят за мою смерть. Слышишь — за мою!

Папа встал, слегка наклонившись вперед, глядя в одну точку на стене. В его глазах было безумие, руки дрожали. Он был охвачен непонятным ужасом. И вдруг отшатнулся, будто стараясь уберечься от невидимой опасности, и сшиб полой одеяния полупустой стакан, оставленный на краю столика; стакан с резким звоном разбился об пол. Папа очнулся, взял себя в руки. Он провел бледными ладонями по лицу, сложил их, словно для молитвы, и долго так стоял, а потом сказал, оправдываясь:

— Переутомился я в последнее время… брат Анастасий...

— Отдохните и думайте о том, что вы нужны миру и завтра, святой владыка, — сказал Анастасий и пододвинул к нему второй стакан с водой.

Папа выпил воду залпом, будто гасил внутренний огонь. И впервые Анастасий остался с ним надолго. Папа не отпускал его до утра, пока солнце не ворвалось в окна и легкое посапывание святого отца, сидевшего в кресле, не подсказало Анастасию, что можно уйти.

Он поднялся и, неслышно ступая, вышел в коридор, где дремал верзила монах. Анастасий взглядом показал ему на спящего папу и тяжелой походкой старика, страдающего от бессонницы, пошел дальше.

Впервые он не чувствовал зависти к обладателю престола святого Петра.

12

С приближением старости Мефодий стал замечать, что его мысли все чаще обращаются к Брегале и в памяти воскресают последние судорожные подергивания малышки Марии. Трепет от руки умирающего ребенка передался всему телу Мефодия, и он долго стоял, бессильный, углубленный в себя, потрясенный страданием. Муки всех его детей сконцентрировались для него в предсмертной дрожи самой маленькой дочурки. И теперь, стоит лишь прикрыть глаза, он видит пустые стулья вокруг стола. А сколько радостного шуму и невинных шалостей было всегда за столом, пока не обрушилась божья кара. Но за что он наказан? За то, что был тогда обоюдоострым мечом в чужих руках? Что подавлял голос славянской крови и к прежним несчастьям славян прибавил новые? Не за это ли? Трудно сказать... Но если за это, то не душа невинная, а только он и должен был искупить вину!