Воспитание Авроры уже давно и как-то само собой вышло из-под моего контроля. И я ничего не сказала в ответ на этот разговор искушенной аристократки с маленькой девочкой.
6
Прошла неделя после этой ужасной сцены с Сен-Жюстом, и физически я почти оправилась, когда по распоряжению коменданта Ла Форс мы были переведены в другую камеру – по причине перенаселенности той, в которой мы сидели прежде.
Ничего страшного это распоряжение в себе не таило. Мы легко познакомимся с обитателями новой камеры, а в остальном наше положение не изменится. Мы собрали свои пожитки и постели и пошли вслед за тюремщиком. Двери многих камер вдоль коридора были открыты – их запирали на ключ только вечером. Охрана тюрьмы была такой, что даже думать о побеге нельзя было, но внутри Ла Форс заключенные могли перемещаться почти беспрепятственно.
Было 13 февраля, день святого Эйложа.
Остановившись на пороге, я обвела новую камеру глазами. Она была чуть поменьше и, кажется, чуть теплее. Изабелла легко толкнула меня под локоть, и я пошла к отведенным нам железным койкам.
И вдруг дрожь волнения пробежала у меня по спине.
Я увидела одного человека. Он смотрел на меня; в его взгляде было глубочайшее изумление, радость и боль одновременно. Это были именно те серые глаза…
Глаза Рене Клавьера, моего нового сокамерника.
Трудно сказать, какую гамму чувств я испытала. Я пережила радость встречи, бурное облегчение от того, что он все-таки жив. И в то же мгновение я вспомнила дремучий бретонский лес, плавящуюся от жары землю и обезумевшую графиню де Кризанж, наставившую на меня пистолет.
Честно говоря, последнее воспоминание задело меня куда сильнее, чем все остальное, и к радости встречи сразу же примешались сотни невыясненных вопросов. Я даже забыла, что мы в тюрьме, что мы скоро умрем на гильотине, и поэтому сейчас не стоит тратить время на какие-то объяснения. В эту минуту я об этом не думала.
Да и вообще трудно было сказать, о чем именно я думаю. Я молча стояла и смотрела на Рене, ошеломленная до такой степени, что у меня пропали все слова.
– Да что же вы?.. – шепнула мне Изабелла.
Каким-то образом она всегда догадывалась, что произошло.
Узел и подушка выпали из моих рук, я сделала шаг вперед и тут же увидела, что Рене сдвинулся с места и пошел ко мне.
Он был совсем рядом. Я видела его глаза, отброшенные назад золотистые волосы точь-в-точь такого же оттенка, как и у меня. Он не улыбался и тоже пока еще ничего не сказал. Почти машинально я протянула ему руку; пальцы у меня трепетали. Мы коснулись друг друга, и только в этот миг я до конца убедилась, что это не сон.
– Я рада, – прошептала я, не задумываясь над тем, что говорю.
Потом до меня дошло, что я сказала глупость. Он мог подумать, что я рада тому, что он в тюрьме. А ведь это совсем не так. Я подняла глаза, чтобы поправиться, и, встретившись с его глазами, поняла, что делать этого не нужно.
Мы оба знали, что я имела в виду. Мы оба были в тюрьме, так чему же нам радоваться, как не встрече? Кроме того, хотя я и отдавала себе отчет в том, что было бы лучше, если бы Рене был на свободе, в подсознании жило тоскующее чувство, сильная нужда в том, чтобы он был здесь. Здесь, пусть даже в тюрьме. Он был нужен мне. Хотя бы на минуту.
Дальше я уже не сознавала точно, что именно и как произошло. Кажется, его руки скользнули вдоль моих локтей, легли на плечи, легко привлекли к себе. Я ощутила на губах поцелуй – быстрый, трепетный, почти мимолетный. Я стояла, замерев в объятиях Рене, и была не в силах отделить одно мгновение от другого. Может быть, он гладил мои волосы. Я чувствовала только удивительную теплоту и необыкновенное ощущение спокойствия, которого не знала уже несколько месяцев.
– Я люблю вас, – прошептал он порывисто, сжимая меня еще крепче, словно хотел соединиться со мной, вобрать в себя.
Я испытывала то же самое. Это был извечный порыв двух существ, мужчины и женщины, – соединиться, слиться друг с другом. Мы были до сих пор лишь двумя половинками, и только вместе могли ощутить поразительное чувство цельности, полноты. По крайней мере, только так я могла пояснить почти мистический порыв, охвативший нас в тот миг.
Мало-помалу потрясение спадало.
– Наконец-то! – прошептала я, сама не зная, что это означает. Во мне произошел какой-то перелом. Встретив Рене, я миновала самый ужасный период в моей жизни. По крайней мере, мне так казалось.
Он взял мое лицо в ладони, заглянул в глаза с таким чувством, что я, ослабев, едва устояла на ногах.
– Почему вы здесь? Как долго? За что? Что с вами было за эти месяцы?
– За год! – поправила я его улыбаясь. – О Рене, это просто невероятно!
– Что?
– То, что я так люблю вас! Что я еще способна на это!
Он увлек меня к своей койке, застланной куда лучшим одеялом, чем у других. Я лишь мельком отметила это. Клавьер и здесь остается Клавьером, первым банкиром, первым богачом Франции. Потом я снова потянулась к нему руками, чтобы убедиться, что все это наяву, а не во сне.
– Где я только не была! – продолжала я. Слов мне не хватало, и я помогала себе жестами. – Бретань, Париж, три тюрьмы… Мне было плохо без вас. Хотя иногда… иногда, надо признаться, я была очень на вас сердита. Вы виноваты в том, что так много скрывали от меня…
– Скрывал? – переспросил он, не особенно, впрочем, вслушиваясь в мои слова. Его теплые губы касались моих рук, запястий, пальцев; я почти таяла под этими прикосновениями.
– Вы скрывали очень многое, Рене, – прошептала я. – Если бы не это, я не обманулась бы так в отношении Флоры де Кризанж…
Словно электрический ток пробежал по его телу. Он выпустил мои руки и взглянул на меня. Впервые за эту встречу серьезно и настороженно.
– Что вы сказали, моя прелесть?
– Я назвала имя – Флора де Кризанж, могу еще добавить, что я встретилась с ней в Бретани и встреча эта не прошла для меня бесследно.
Во мне вдруг снова всколыхнулся гнев. Я вспомнила, в каком отчаянии читала письма, найденные в саквояже Флоры, как она потом пыталась меня убить. В сущности, из-за этого выстрела я потеряла ребенка. Мне внезапно стало так горько, что я резко отстранилась, испытывая сильное желание услышать объяснения.
– Да! – сказала я резко. – Вы писали ей письма, вы любили ее в то же время, что и меня, – все это так ясно, что не нуждается в подтверждениях, и если вы думаете это опровергать, то лучше не старайтесь. Кроме того, мне это не нужно. Хотите, я покажу вам, что оставила мне на память ваша Флора?
Резким движением я развязала на груди косынку, распустила шнуровку корсажа, порывисто спустила с плеча платье и сорочку и, слегка прикрывшись рукой, указала ему на крошечный розовый шрам под левой грудью.