И женщину люблю… когда глаза
Почти прикрытые целую
Так пьяно, будто близится гроза,
Иль будто пью я воду ключевую.
В эти минуты Гумилев ищет обычной земной любви:
Ведь отрадней пения птиц,
Благодатней ангельских труб
Нам дрожание милых ресниц
И улыбка любимых губ11.
Эти обычнее человеческие переживания освящены у Гумилева религиозным сознанием:
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себя вмещает человек,
Который любит мир и любит Бога12.
* * *
Земная жизнь поэта не удалась ему. Он любил, и его любила, прелестная телом и душою, жена его, талантливая поэтесса Анна Ахматова. Но любовь их была трудна, и виною тому был Гумилев. В автобиографических «Пятистопных Ямбах» он, вероятно, передает подлинные переживания своей жизни, когда говорит:
Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль,
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости, – и была печаль…
Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя».
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и темном платье
Похожая на древнее распятье.
Что послужило причиною взаимного непонимания супругов, из их произведений недостаточно ясно, но лирические излияния Ахматовой свидетельствуют, что виновен в этом был ее вечно неудовлетворенный, исполненный неясных порывов муж.
Супруги-поэты были постоянными посетителями литературного кабачка-подвала «Бродячая Собака»13, что был близ Михайловского театра против Европейской гостиницы в Петербурге. Сюда съезжался по ночам слушать новых поэтов петербургский свет. Стены кабачка были пестро расписаны Судейкиным14, окошки его были наглухо забиты и не пропускали света извне.
Ахматова описывает свое совместное с мужем пребывание в этом кабачке:
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
Ты куришь черную трубку, —
Так странен дымок над ней,
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там, – изморозь иль гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует,
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду15.
Из этих стихов видно, что Ахматова томилась в этой обстановке шумной богемы, где все проходило, как на сцене, что ей мила была тихая семейная жизнь, которой не хотел или не понимал Гумилев.
И Ахматова тоскует по простой безыскусственной жизни:
Лучше 6 мне частушки выкликать,
А тебе на хриплой гармошке играть,
И уйдя, обнявшись, на ночь за овсы,
Потерять бы ленту из тугой косы.
Лучше 6 мне ребеночка твоего качать.
А тебе полтинник за день выручать
И ходить на кладбище в поминальный день,
Да смотреть на Божью белую сирень16.
Но несмотря на то, что и Гумилев был способен понимать эти переживания, он не откликался на материнские позывы жены, и любовь их осталась бесплодной, о чем с горечью пишет Ахматова:
От меня не хочешь детей
И не любишь моих стихов…17
Но к мужу она относилась с глубоким уважением, отвечающим ее глубокому чувству. Она просит сберечь ее письма, -
Чтобы нас рассудили потомки,
Что отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый,
В биографии славной твоей18.
А поэт в то же время писал:
Еще не раз Вы вспомните меня
И весь мой мир, волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня.
Но меж других единый необманный.
Он мог стать Вашим тоже, и не стал, —
Его Вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И Вас неправедно просил у Бога.
И надломленная душа поэта ищет благостного покоя:
Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый.
Он озарен недремлющею славой,
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь —
В тот золотой и белый монастырь19.
Но не так суждено было закончить жизнь поэту. Остается и у нас только мечтою этот желанный, но не существующий монастырь душевного мира и беззлобия.
В. Обухов
Гумилев и его школа
Примечание редакции. Помещая статью В. Обухова, мы даем к ней добавление о наиболее интересующем нас вопросе: что роднит динамический реализм с акмеизмом и в чем новое течение ему чуждо.
Акмеизм, как отчасти и говорится в статье В. Обухова, явился реакцией против двух главных тенденций символизма: во-первых, против мистики и туманностей, его стремления к непонятному, его «оракульских и жреческих» задач, а, во-вторых, против его увлечения музыкальной, чисто звуковой основой стиха, свободного от смысла и содержания, – стиха, низведенного на роль побрякушки.
В том же смысле, что акмеизм возвращал поэзию «к земле», к реализму, – он родственен нам. Но в сущности акмеисты мало отличались от символистов по своему романтическому отношению к миру. Реально походя к вещам, они все-таки только любовались ими. Они не делали реальных выводов, не будили активного отношения к ним. Для них мир статичен, красота – в спокойствии, в неподвижности. В этом смысле динамический реализм диаметрально противоположен акмеизму. И только поэзия Гумилева в творчестве акмеистов занимает совершенно особое место. Динамичность гумилевского патриотизма, его стихи о войне уже выходят из рамок школы акмеизма. Действенность, волевая напряженность этих стихов Гумилева – бесспорны. Он говорил: «Всякое направление испытывает влюбленность к тем или иным