— Нельзя терять ни минуты! Нужна картечь! — Возле Николая гарцевал генерал Васильчиков. Старая гвардия явилась вся и смотрела на дело куда спокойнее новых назначенцев. — Отдайте приказ артиллерии.
Николай колебался. Он знал, что рано или поздно придется пойти на это. Но оттягивал момент.
— Вы хотите, чтобы я пролил кровь в первый день царствования?
— Тогда он будет последним.
Николай отъехал вместе с Михаилом к забору, чтобы посоветоваться. И в это время сверху рабочие, строившие Исаакий, скинули на них бревно. Братья едва успели дернуть лошадей за поводья, заставив отскочить в разные стороны. Их обдало брызгами грязи.
— Если чернь присоединится, войска будут в трудном положении! — прокричал Рыжий.
С площади опять долетело: «Ура Константину!»
— Они хотят Константина? — решился император. — Так узнают Николая.
Одно орудие легкой пешей батареи было послано с Михаилом. Три других поставлены перед Преображенским полком. Никс еще надеялся, что эти приготовления напугают мятежников. Красавчик Сухозенет прокатился к их шеренге, предупредив:
— Будем стрелять!
Ему ответили криками «ура» и залпом. Тогда последовал приказ: «Пли!» Первый выстрел дали поверх киверов. Картечь ударила высоко, в стену Сената. Восставшие не двинулись с места и ответили беглым огнем.
— Да что у них, голов, что ли, нет?! — рассердился Бенкендорф.
— Сейчас не будет! — отозвался Сухозенет. — Хватит в игрушки играть. Мои артиллеристы и так ни черта не видят!
Действительно, с каждой минутой становилось все темнее. Скоро пришлось бы палить наугад. Второй и третий выстрелы ударили в самую середину толпы. Похоже, этого никто не ожидал. Мятежники рассыпались, спасаясь по Английской набережной и по Галерной улице, многие бросились на лед Невы. К счастью, он был крепок. Конная гвардия преследовала бегущих. Часть бунтовщиков начала было выстраиваться на реке, но по ним дали залп, и строй распался.
— Все кончено. — Бенкендорф подъехал к государю.
— Горожан… на ваш взгляд… много?
— Задело, — хмуро отозвался генерал. — Человек шестьсот будет. Может, больше.
Николай перекрестился.
— Какое несчастное начало.
— Поезжайте во дворец. — Александр Христофорович мял поводья. — Осталось собрать разбежавшихся. Четырех эскадронов конной гвардии хватит.
Едва начало смеркаться, как в маленьком кабинете вдовствующей императрицы опять появился принц Евгений. Его трясло.
— Все плохо. Большая часть войск отказывается повиноваться. Полки отпадают один за другим. Это катастрофа!
Странно было наблюдать в таком состоянии человека воевавшего, не без опыта командования и согретого лучами славы. Но, как видно, бой с неприятелем — одно, мятеж — другое. Откровенный ужас застыл на лице принца.
— Ступайте прочь! — прикрикнула на племянника Мария Федоровна. — И не пугайте моих внуков.
Со стороны Сената послышался артиллерийский залп. Женщины упали на колени, маленький Саша, незадолго до того приведенный к матери, тоже.
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — быстро-быстро твердила императрица. — Саша, проси за папу. Проси за папу!
Донеслось еще четыре или пять выстрелов. Наконец вернулся Лоло Ушаков и, задыхаясь, сообщил, что мятежники обратились в бегство.
— После первого залпа многие встали на колени и их не задело. Но много и убитых.
Мария Федоровна издала горлом сдавленный хрип.
— Русские русских же…
— Государь! Смотрите, вон он на лошади! — адъютант с восторгом тыкал пальцем в стекло.
Дамы кинулись к окну. Николай уже въезжал во двор. Потом взошел по маленькой лестнице. Было слышно, как он внизу отдает распоряжения. При звуке его голоса сердце едва не выпрыгнуло у Александры из груди. Она выбежала навстречу и заревела в голос, когда муж обнял ее. У него было какое-то не такое лицо.
— Милорадович смертельно ранен. Возможно, даже умер, — отрывисто сказал Николай и, заметив, что Саша плачет, поднял его. — Стыдно, сударь. Вы не дитя.
Он понес сына вниз во двор к саперному батальону.
— Я не нуждаюсь в защите. А наследника отдаю под вашу ответственность.
Старики-ветераны приняли мальчика на руки.
Расставлялись войска для охраны дворца и города. Государь еще раз объехал части. Благодарил. Узнавал новости.
Нужно было идти в церковь. Хотя вместо двух пробило семь. Придворное общество ожидало императорскую фамилию более пяти часов. Александра, как была в утреннем платье, прошла через передние комнаты. Огромная толпа расступалась перед ней, давая дорогу. У себя ее наскоро переодели в белое русское платье из крепа. Вернулся Николай. Он не выглядел усталым. Возбуждение дня не давало ему почувствовать утомления. Александра смотрела на мужа совершенно новыми глазами. Об руку они вышли в зал. Все склонились перед ним. И, ведя супругу, молодой государь вступил в церковь, куда так недавно его почти втолкнул Милорадович. Тогда многие из тех, кто сейчас смиренно опускал голову, готовы были потягаться с ним за власть. Один день. «Аз есмь пастырь добрый…»
Митрополит встретил их с крестом и святой водой. Саша стоял рядом с родителями впервые в орденской повязке. Певчие затянули «Тебе Бога хвалим». Николай снова почувствовал спиной взгляд, чуть повернул голову и, как несколько дней назад, встретился глазами с Жуковским. Они опять думали об одном и том же: благодарственная песнь не за новое царствование, а за спасение от смуты. Служба была краткой. Когда вернулись к себе и закрыли дверь, Александра ощутила огромную слабость, точно на нее уронили кусок листового железа. Она ничего не ела в течение дня и не могла сейчас. Никс уложил жену на большой кровати и позволил детям сползтись к ней.
— Спите! Я буду заходить вас проведать.
Перекрестил и ушел. Александра опустила голову на подушку и заплакала, не стесняясь малышей. Ее Николай был скован, не слишком уверен в себе и добр, добр, добр…
Мороз на улице крепчал. Город был наводнен войсками и разделен на квадраты бивуаков. Полиция при свете факелов и костров очищала Сенатскую площадь от трупов. Еще никому в голову не приходило соскребать с тротуаров застывшую кровь. Руки-ноги бы собрать, да сложить в сани. Вереницы возков, телег, розвальней, а на них не прикрытые рогожей люди ли, куски ли людей — не поймешь.
Бенкендорф, проезжая верхом по набережной в сторону Галерной, остановил квартального надзирателя.
— Что, братец, много?
Теперь, когда все лежали, площадь, еще час назад такая шумная, выглядела иной. Квартальный перекрестился. Хоть и служака, а не военный, привычки нет.