Александр Христофорович вздохнул. Закревский прав. Они очень устали. И им уже почти все равно…
— Будет хуже, — только сказал он.
Лицо Арсения приняло такое мрачное выражение, будто он собирался на похороны.
— Я должен поставить в известность офицерское собрание корпуса. Если кто-то откажется исполнять мой приказ, это его законное право.
Генералы спустились вниз. Аграфена поднялась им навстречу.
— Сеня, что это? — было начала она, но наткнулась на такой холодный решительный взгляд, какого не видела у мужа давно.
— Не буди дочь, — коротко сказал он. — Я скоро вернусь.
Ночь с 13 на 14 декабря. Петербург.
Шумно. Накурено. Бестолково. Свои и чужие вперемешку. В последнюю минуту отказались многие. На их место были завлечены другие. Читали стихи Рылеева:
Известно мне: погибель ждетТого, кто первым восстает…
Но даже автору они показались неуместными.
— Господа, о деле, — пытался напомнить Александр Бестужев. — Разве такие вопросы решаются на колене?
— Надо нанести первый удар, а там общее замешательство подаст случай к действию. Успех революции в ее дерзости! — Хозяин дома чувствовал прилив вдохновения. Его черные глаза блестели.
— Вот, почитай! — Каховский перебросил ему книгу через стол. — О Лафайете. «Каждый, кто намерен устроить государственный переворот, должен помнить: какими бы благими намерениями он ни руководствовался, только мгновенный успех оправдывает его действия. В противном случае он вызовет резню». Это про тебя.
Рылеев оттолкнул книгу с явной досадой.
— Поди спроси у Бога, будет ли нам «мгновенный успех»!
Александр Одоевский расхаживал по комнате из угла в угол, нервно потирая руки:
— Умрем, ах, как славно мы умрем!
— Для чего же умирать? — не понимал Михаил Пущин. — Начать восстание сейчас — заведомый проигрыш. Это значит погибнуть самому и погубить других. Понапрасну!
— Гибель за Отечество не может быть напрасной, — возражал Бестужев. — Она позволит, подобно снаряду, прорваться в историю!
— Да черт с ней, с историей! Вас четвертуют, и дело с концом.
— Николай никогда не решится употребить силу, — бросил Одоевский. — Он скорее откажется от прав и вступит с нами в переговоры.
Князь Трубецкой стоял у окна и молча взирал на собравшихся. На его взгляд, последняя встреча была странной смесью зверства и легкомыслия. Буйная непокорность властям и слепое повиновение неизвестному начальству, будто бы ими же избранному. Чтобы положить конец несогласиям, Рылеев, Оболенский, Бестужев и Каховский решили провозгласить Сержа «диктатором», а остальные легко с этим смирились. Хотя сам князь пребывал в глубоких сомнениях относительно своих полномочий.
— А что будет, если в столице появился Константин? — меланхолично осведомился он.
— Отлично! — воскликнул Рылеев. — Многие из нас говорили, что готовы жертвовать собой. Каховский принял на себя крест. Если явится Константин из Варшавы, то один из членов общества всенародно застрелит его, крича, что сделал это по приказу Николая. Так мы погубим обоих!
— Совершенно неоправданное зверство, — бросил Трубецкой.
Якубович затащил на совещание полковника Булатова, тридцатилетнего командира 1-го батальона Лейб-гренадерского полка. Его приняли в общество только 6 декабря, взяв слово пожертвовать собой, убив тирана. Смертельно больной, он страдал адскими мигренями и почти радовался, что его кончина принесет пользу. Следя за общим разговором, бедняга время от времени восклицал:
— Господа, но где же свобода Отечества? Я вижу одну перемену в правителях. Вместо государя вы хотите иметь диктатора?
Его никто не слушал. Якубовичу стало жаль приятеля, и он увел его домой.
— Как вам кажется? — дорогой допытывался Булатов. — Хорошо ли они все обдумали? Довольно ли у них сил?
— Не вижу ни того ни другого, — бросил кавказец. — Для меня они все подозрительны.
— Так дадим же друг другу слово, — продолжал полковник. — Если завтра откроется, что их средства несоразмерны замыслу, а в действиях нет истинной пользы, мы не примкнем к ним.
Глава 11
14 декабря
Поздно легли. Рано встали. Никс поцеловал жену и пошел одеваться. За дверью его гардеробной уже толокся круглый, как колобок, генерал Воинов. С той минуты, как стало ясно, кто все-таки император, командир гвардии отстал от Милорадовича. Что, впрочем, не прибавило ему цены в глазах нового монарха.
Впервые в жизни Николай Павлович надел через плечо голубую ленту Андрея Первозванного. Глянул на себя в зеркало. Хорош. Но ни поза, ни выражение лица не изобличали уверенности. Напротив. Скованность, настороженность, неподвижность. Между тем в соседнем зале уже собирались генералы и полковые командиры гвардии. Те, кто еще вчера посматривал на третьего из великих князей чуть свысока. Молод, вспыльчив, требователен. Выйдя к ним, император поборол робость и начал твердо:
— Недавно я вместе с вами присягал старшему брату Константину. Теперь вынужден покориться его воле и принять престол.
После чего зачитал духовную Александра Павловича и акт отречения Константина. Его выслушали молча, не выказав видимого неудовольствия. Более того, у Никса создалось впечатление, что присутствующим, в сущности, все равно и только досадно, отчего столько тянули? Каждый из приглашенных по очереди подошел к государю, поцеловал руку и заверил в преданности. Засим генералы разъехались по своим частям, приводить подчиненных к присяге. А ведь именно они должны были возмутиться. Ничего подобного! Николай повеселел. Тут пришло известие, что Синод и Сенат присягнули. Это еще больше ободрило его.
— Ваше величество, спешу уверить вас, что столица в полном спокойствии. — Генерал-губернатор Милорадович склонился перед молодым монархом.
Никс зла не держал.
— Сердечно благодарю, Михаил Андреевич. Не могли бы вы отнести эту радостную весть матушке? Будьте обнадежены моим всегдашним расположением.
К 11 часам во дворец должны были съехаться сановники и придворные. Но сейчас Николай ждал других лиц. Первым появился Алексей Орлов, отвечавший за конную гвардию. Его рассказ позабавил:
— И вот стою я на стременах и ору: «Братцы! Так и так, Константин старый, не хочет царствовать, дескать, пусть молодой служит. А младший брат не решился вперед старшего, хотя и было приказание от покойного государя. И только когда Константин подтвердил отречение, тогда его императорское величество корону на себя возложить изволил!» Жду ответа. Тишина. Только кони всхрапывают. И вдруг по первой шеренге шепот: «Обои молодцы!» И все громче, в голос. Словом, присягнули.