снова, несбыточные мечты. Обманчивые надежды…
Мужчина. Может быть, еще кого-нибудь позовете?
Адиля. Кого? Хватит, наверно. Да больше никого знакомых и нет… Салима, что ли? Меня от него тошнит. Давайте лучше посмотрим на эти горы… Вы видите облака? Пойдет дождь. Потом перестанет. Мы промокнем, по это ничего. Зато радугу увидим. Потом послушаем кваканье лягушек… Давайте ни о чем не думать, просто смотреть. Видите, мне на ладонь села божья коровка. В детстве распевали мы, а теперь поют нынешние дети:
Божья коровка, улети на небо,
Там твои детки кушают конфетки.
Мужчина. Вы Адиля Мелик-гызы Керимова. Вам тридцать пять лет. Три года замужем. Детей нет. Работаете в почтовом отделении.
Адиля. Да…
Мужчина. Вы должны рассказать о самом значительном, на ваш взгляд, событии в вашей жизни.
Адиля. Хорошо… Понимаете, мы все умрем… Сколько ни есть людей на земле, все умрут… Их заменят новые люди. И они умрут. Я умру, и моя мама умрет. Если бы у меня был ребенок, и он бы умер. И Зуля умрет. И Гюльзар. И вы, я думаю, тоже умрете…
Мужчина. Верно.
Адиля. Так почему же вы не приходите в ужас? Зачем вам это письмо, если вы все равно умрете?
Мужчина. Вы должны рассказать о самом значительном, на ваш взгляд, событии в вашей жизни.
Адиля. Простите… Простите меня. Я сейчас… Самое значительное событие в моей жизни — это осознание собственной смерти. Однажды ночью, холодной ночью, я поняла, что будь ты счастливым или несчастным — все равно умрешь. Это и есть самое страшное. Смерть!
Мужчина. Это — не самое страшное.
Адиля. Я бы очень хотела вам поверить…
Мужчина. Ну, так поверьте.
Адиля. Может, и вы скажете, что вокруг бурлит радостная жизнь и нельзя отрываться от коллектива? Может быть, и вы скажете, что надо быть волевым, стойким, еще бог знает каким? Не говорите мне этого! Я не хочу, чтобы вы говорили эти холодные слова! Я много слышала таких слов. По радио, в газетах… Я все это знаю.
Мужчина. Я вам и не говорю о том, что вы знаете.
Адиля. Хорошо… А что же тогда, по-вашему… Что, по-вашему, самое страшное?
Мужчина. Представьте себе одного артиста. Он всю жизнь провел на сцене. Состарился. Его уважают, он знаменит, многие его любят. Все привыкли к нему, не представляют себе сцену без него. И никому не придет в голову, что он бездарен. Всюду пишут, что он талантлив, все говорят, что он большой актер. Но вот однажды он пришел домой после спектакля. И вдруг, внезапно, неожиданно он осознал, что бездарен, что нет в нем настоящего таланта. Осознал, что всю жизнь был бездарен, что известность — мнимая, и уважение — выдуманное, и любовь — только видимость, а ежедневные девичьи письма с любовными признаниями — бред собачий. Никогда ни одну из этих девушек он не сделал и не сделает счастливой, потому что бездарен, потому что обманывал не только других, но и себя самого. Он играл Отелло, срывал аплодисменты, но никогда не испытывал чувств истинного Отелло. Он играл Гамлета и снова срывал аплодисменты, но гамлетовские переживания были ему всегда чужды… Все это я вам рассказываю для того, чтобы задать следующий вопрос. Почему вы вышли замуж за нелюбимого человека?
Адиля. Сказать правду? Хорошо… Я вам признаюсь… Потому что не было любимого и потому что я не смогла бы выйти за лучшего. Я была уже тридцатидвухлетняя старая дура. Люди, которых я любила, существовали только в моих мечтах, в жизни они мне не встретились.
Мужчина. Да. Вы вышли замуж за нелюбимого человека потому, что вам уже было все равно. К тому времени вы уже примирились с вашей неудавшейся жизнью. Стали равнодушны к своей судьбе…
В их беседу врывается звонок, раздается голос Единственнова, призывающего Ибрагима. Адиля вздрагивает и видит себя сидящей за рабочим столом в почтовом отделении. Ее собеседника нет, он исчез. Ибрагим стоит у дверей и никого не пускает внутрь. Единственнов встает и подходит к Адиле:
— Я объявляю вам благодарность, товарищ Адиля. Адиля. Что вы говорите?
Единственнов. Я объявляю вам благодарность.
Адиля. За что? За то, что вчера этот смешной старик профессор жаловался на меня?
Единственно в. Нет. Вы прислушались к справедливой критике. Сделали надлежащие выводы из моих замечаний, ведь вы больше не изображаете цифру «13» на окошке.
Адиля. А-аа-а…
Единственнов. Да! Я ценю, когда к моим замечаниям прислушиваются!
Адиля. С занесением в личное дело?
Единственнов. Непременно!
4
Адиля в своей квартире лежит на диване, просматривая иллюстрированные журналы, и снова чудится ей старуха, которая сидит на старом стуле, вяжет носки и приговаривает: «Эти носки я вяжу моему третьему сыну. Первые два никудышные получились. Вот третий у меня — самый хороший, самый любимый. Он для меня как воздух. Он всех умнее, всех добрее, такой красивый, такой высокий, светлый, как небо…»
Адиля отбрасывает журналы, встает, включает радио и сразу его выключает. Снова устраивается на диване. Входит Халил.
Халил. Купил наконец подарок для дочери Салима. Ну, и народу было за хрусталем! Дай я тебя поцелую!
Адиля. Ну, пожалуйста, не надо!
Халил. Хорошо-хорошо, мамочка, не сердись. Видишь, хрустальная ваза, мамочка, и всего за двадцать рублей. Посмотри, какая вещица! Я сейчас распакую…
Адиля. Не нужно, не разворачивай.
Халил. Почему же, посмотришь, какая красота.
Адиля. Я же сказала, не разворачивай, не хочу.
Халил. Двадцать рублей, конечно, тоже деньги, особенно перед отпуском…
Адиля. Ради Салима, кончай эти разговоры.
Халил. Что с тобой, Адиля?
Адиля. Ничего, что может быть?..
Халил. Ну, тогда собирайся, пора уже, неудобно опаздывать к Салиму.
Адиля. Прости, Халил, настроения нет, я устала. Не пойду, пожалуй. А ты иди, а то Салим на тебя обидится… Скажи там что-нибудь, почему я не пришла… А ты знаешь, галстук тебе идет…
Халил. Ты же его сама выбирала…
Адиля. А? Да-да. Надо было пару купить. Теперь модно один разрезать и в карман вместо платочка… Очень красиво.
Халил. Неудобно получится… Мы уже три года ходим с тобой на день рождения дочери Салима. Если теперь никто из нас не придет, будет нехорошо…
Адиля. Ну, конечно, нехорошо…
Халил. Ладно… Я зайду и от твоего имени поздравлю, скажу, что ты больна, и быстренько вернусь. Отдыхай. И все-таки хотя Салим мне друг, но все же перед курортом тратить двадцать рублей на подарок — не дело, откровенно говоря…