Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

Тикара сидел в своей комнате, когда послышались тяжелые шаги отца.

— Как ты тут? — спросил Кураноскэ, усаживаясь на циновку.

Тикара, слегка смутившись от неожиданности, улыбнулся, откладывая недописанное письмо.

— Пора бы уж и на боковую, — сказал Кураноскэ первое, что пришло ему в голову, спрашивая себя, кому может быть адресовано лежащее на столе письмо Тикары — небось, давно вернувшимся в родные края матери и братьям? Он не хотел задавать этот вопрос сыну, сознавая свою вину перед семьей и испытывая муки совести, взывающей к покаянию.

Обведя взором аккуратно прибранную комнату сына, Кураноскэ с некоторым удивлением отметил про себя, что почти ничего не знает о том, что чувствует Тикара, о чем думает и чем живет. Конечно, небрежение отцовским долгом пагубно и для него самого — но увы, ничего не поделаешь.

— Грустно тебе, наверное? — спросил Кураноскэ, глянув на Тикару и вкладывая в вопрос всю отеческую заботу, все свое душевное тепло.

— Да нет, — ответил Тикара с некоторым колебанием, подавшись всем телом немного вперед.

Кураноскэ уже собрался было спросить сына: «Хочешь, наверное, повидаться с мамой, с братьями и сестрами?» Однако он превозмог себя, потянулся к стопке книг, лежащих на столе, взял одну и раскрыл на коленях. Это был том «Рассуждений» Конфуция,[151] носивший следы детского ученического усердия — весь в закладках, испещренный многочисленными пометками. Кураноскэ сразу же признал книгу, по которой еще не так давно каждый вечер занимался с сыном, разъясняя сложные места. С тех пор мальчик подрос и порядком возмужал. Ну да, тогда он был в том самом возрасте, в каком сейчас его братец Кититиё. Как забыть этого милого малыша?! Не то чтобы пристрастный взор отца видел в этой картине великое торжество разума, но образ погруженного в занятия сына будто имел какую-то магическую власть над ним — память под воздействием сильного всплеска эмоций вцепилась в ту картину из прошлого и ни за что не хотела отпускать, словно он дал обет свято хранить воспоминания до конца своих дней. Тикара был таким наивным ребенком… Просто удивительно, как он повзрослел за последние год-два. Сам он, Кураноскэ, в этом возрасте еще гонял собак и птиц да играл с ребятами в войну.

Ласково, с величайшей любовью и нежностью, Кураноскэ смотрел на юношу, который сидел рядом и молчал, тихо радуясь случаю побыть с отцом. Уголки его губ сами собой дрогнули в улыбке — будто он хотел что-то сказать сыну без слов. Да, ведь в таком возрасте месяц — что год в любом другом… Но при этом важно не столько тело, сколько дух. Мальчик, конечно, вырос и возмужал, но все равно в нем еще осталась подростковая неуклюжесть, некоторая скованность. А ведь, наверное, он изрядно повзрослел за последнее время духовно… Все, конечно, из-за череды злосчастных событий. После того как решили не делать сэппуку, а мстить врагу. Ведь план мести зародился под воздействием предопределенных судьбой злополучных обстоятельств. Подросток все воспринимает непосредственно, по-детски, и для его уязвимого сердца такие удары должны быть особенно болезненны.

Наивный ребяческий взор, не замутненный еще заботами взрослого мужчины, был тем не менее глубок и задумчив. Временами казалось, что глаза юноши затуманивает печаль.

Конечно, я не могу заставить его все высказать, — думал Кураноскэ, — но ведь и так понятно… И то, что он сейчас живет совсем не тем, чем живут прочие его сверстники, и все эти ужасные события, и раздоры между соратниками, которые наседают на нас с обеих сторон, и разлука с матерью, с братьями и сестрами… Да и мои безудержные загулы… Все это должно было отразиться в душе подростка, как отражаются тени в зеркале пруда.

Конечно, он знал, он видел и раньше… Словно оправдываясь мысленно перед самим собой, пытаясь найти аргументы в свою защиту, Кураноскэ все острее ощущал угрызения совести и чувствовал, как горькое раскаяние вскипает в груди.

Глядя на безмолвно улыбающегося Тикару, Кураноскэ внезапно понял, что своими руками собирается убить собственного ребенка, которого так заботливо растил. Зачем этот мальчик читает книги китайских философов, зачем с усердием радеет в учебе? Не все ли равно, будет он стараться в учебе или нет, если конец уже близок? И это ладное, крепкое, словно молодое деревце, тело, и благородная душа, воспитанная и окрепшая в праведном упорном труде, — все обречено погибнуть в единый миг под леденящей десницей божества смерти.

А что сам Тикара? Или он вовсе не думает об этом? Ладно уж — взрослый. Тот, кто зовется самураем, должен все помыслы направить на воспитание такого характера, чтобы можно было спокойно принять смерть в любой момент. Все традиции и обычаи самурайства способствуют воспитанию силы воли и равнодушия к смерти. Однако мальчик ведь — дело другое, не так ли? У него еще не было времени, чтобы развить в себе подобные качества характера. Вероятно, его спокойствие проистекает как раз из того, что он еще ничего не знает о смерти?

— Тебе, наверное, скучно тут сидеть целыми днями? — спросил Кураноскэ.

— Нет, — ответил Тикара, — у меня много дел.

— Какие же у тебя дела?

— Упражняюсь в фехтовании…

— А еще?

— До того как идти с вами, отец, на дело, я хочу прочесть как можно больше книг. И вообще хочется еще много чего успеть.

Да, значит, мальчик спешит… Хочет успеть за оставшееся краткое время все, на что человеку требуется лет пятьдесят… Эта мысль щемящей жалостью отозвалась в отцовском сердце. Что ж, того требует сама жизнь, такова человеческая натура… Какая-то слепая сила движет мирозданием и направляет человеческую жизнь… Независимо от того, знает ли об этом сам человек или нет, — не с тем ли неотвратимым постоянством, с которым сменяют друг друга времена года, все живое следует непреложному закону, повелевающему жить?

Словно пораженный громом, Кураноскэ впервые так остро почувствовав всю хрупкость бренной человеческой жизни — и тут память подсказала ему образ из прошлого. Дело было семь лет тому назад. Тикаре как раз исполнилось восемь, и его впервые привели показать князю Асано. Покойный князь спросил, что Мацунодзё[152] больше всего нравится. Мальчик ответил: «Кони». А когда они с отцом вернулись домой, его уже ждал подарок — великолепный буланый скакун из княжеской конюшни. Восьмилетний малыш получил в подарок не глиняную и не деревянную лошадку, а настоящего чудесного буланого коня. Кураноскэ до сих пор помнил, каким восхищением светились глаза мальчишки. И весь свой восторг Тикара тогда выразил простодушным восклицанием:

— Вот ведь какой у нас господин!

Он много раз повторил эти слова, словно вкладывая в них особый смысл, и добавил, что, когда вырастет, готов будет умереть за господина. Кураноскэ радовался вместе с сыном, однако его покоробило то, что восьмилетний мальчик уже знает о том, что такое смерть, и, поскольку все общество зиждилось на этих основах, он уже тогда испытал смутное чувство тревоги. Говорят ведь, «какова душа у дитяти в три года, такой и останется хоть у старика в сто лет». Конечно, вряд ли Тикара сознательно так уж стремится умереть. И вот сейчас, когда витавшая где-то в отдалении тень смерти уже легла на порог, заставляя мальчика торопиться завершить все дела в этой бренной жизни, отцовское сердце не могло не сжаться от боли.

«Да, — твердил он про себя, — я во всем виноват, я был плохим отцом. Я должен был больше заниматься тобой. Я должен был уделять тебе больше внимания в те краткие часы, что остались нам в этой жизни, чтобы ты успел стать как можно лучше, как можно умнее, как можно сильнее!»

Кураноскэ, раскрыв книгу на заложенной странице, сказал, что сейчас разъяснит непонятные места, и отлучился на минуту по нужде. Все было как в старые добрые времена. Тикара, просияв, стал готовиться к уроку.

Послышался шум — это отец, чтобы помыть руки, отодвинул створку внешних ставней. Вслед за тем раздался ужасный грохот. Отец что-то крикнул — Тикара вскочил на ноги. Хрустнула деревянная задвижка на сёдзи…

В коридоре царила тьма. Звезды терялись в тумане, напоминая о себе лишь бледным отсветом, который и проникал в дом сквозь отодвинутую створку ставен. Сквозь мглу на опрокинутой раме сёдзи проступали два силуэта: Кураноскэ сжимал руку противника с занесенным мечом, который тот тщетно пытался пустить в дело. Без лишних слов Тикара бросился к месту схватки, обнажив клинок, но тут его остановил оклик Кураноскэ:

— Не убивать!

Не вполне понимая, что означает сие предупреждение, юноша тем не менее остановился. Внезапно со двора донесся пронзительный свист. В то же мгновение разбойник рванулся, оттолкнув Кураноскэ, грозно зарычал на Тикару, который бросился было следом, и кубарем скатился в сад. Тикара, отшатнувшийся было на миг, уже собрался пуститься в погоню, но Кураноскэ успел схватить его за руку своими железными пальцами и держал не отпуская. Перед ними расстилался сад, окутанный туманом. Отец и сын молча вглядывались во мглу. В той стороне, куда скрылся злодей, качались кусты и слышался удаляющийся треск веток.