Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Описывать один за другим признаки «иудиной болезни» — занятие необходимое, хотя надо бы, конечно, постараться сделать это описание как-то позанятнее, поувлекательнее. Но — не получается занимательно. К тому же ни одной новой, оригинальной идеи здесь нет — все эти признаки и особенности давно уже описаны. А если нет ни одной свежей мысли, то зачем же писать? Дело в том, что хотя и нет здесь никакой свежей идеи, но стоит предпринять хотя бы попытку ответить на вопрос, пусть ответить только очень предварительно, гипотетически, но все-таки как-то попробовать ответить, потому что вопрос очень уж неприятный: почему, несмотря на то, что все, о чем тут идет речь, известно миллионы лет, люди до сих пор ничего не научились предпринимать, чтобы от напастей такого рода избавиться или, по крайней мере, их предсказывать и предвидеть? Что мешает нам заранее раскусывать Джонсов, Пол Потов, Мао и им подобных и бежать от них сломя голову? Мысли-то все известны, непонятно «только одно» — почему не от гибели люди бегут, а к ней устремляются…

Восьмой признак — полное несоответствие того, каким это общество является, тому, каким бы оно хотело предстать перед внешним миром и даже перед самим собой. Такой социум хотел бы казаться раем, а является на деле адом; он хотел бы предстать лучшим в мире, а является худшим…

Но если отвратительный, смертоносный характер секты Джонса неоспорим, то как доказать, что маоистский Китай был адом? Не поднимутся ли сразу же протестующие голоса путешественников и дипломатов, которые побывали в Китае и ничего там компрометирующего правление Мао не обнаружили? Поднимутся, будьте уверены. О таких «свидетелях» очень хорошо написал тот же Пьер Риксман:

«Я знаю людей, которые в течение двадцати лет регулярно приезжали в Китай, но ни разу не ездили в автобусе, ни разу не съели лапши на уличных лотках, ни разу не поужинали и не провели неформального вечера в дружеской семье». По мнению Риксмана, такие люди даже не задумываются, как это Чэнь Бода, личный секретарь и довереннейшее лицо Мао Цзэдуна, вдруг был объявлен мошенником, а Линь Бяо, соратник и преемник великого кормчего — заговорщиком и убийцей…

Решающее доказательство можно получить только тем путем, которым оно досталось Краузе в Порт-Кайтума — личным опытом, переселившись в Китай. Но здесь я веду речь о симптомах болезни — и таким симптомом является, по моему мнению, решительный разрыв между «быть» и «казаться», обнаруживающийся в том, что монополизированные средства массовой информации старательно избегают сколько-нибудь серьезного критического разбора положения дел в какой бы то ни было мало-мальски существенной области жизни и что на всю страну наброшено покрывало тайны. Обнаружить этот симптом постороннему наблюдателю без специальных с его стороны усилий и, тем более, без знания языка чрезвычайно трудно — вспомните, как нелегко было Краузе проникнуть в сарай-общежитие. Врут все — газеты, радио, телевидение, люди с трибун и в своем кругу (нет «своего круга» — доносительство поощряется и цветет повсеместно), врут книги, брошюры, гиды, переводчики… Все настолько привыкают к лжи и маскировке, к иносказаниям и эзопову языку, что не верят ничему, то есть становятся безразличными к тому, что правда, а что обман. И все-таки тон выдает — слишком уж ослепительны улыбки, восторженны слова, бравурны песни, оптимистичны предсказания…

Девятый признак — постоянная потребность в отречении от прошлого, в переосмыслении его. Ведь прошлое такого социума — это то самое будущее, во имя которого оно якобы и существует. Напомню стоны Джонса в предсмертные дни — как он мечтал начать все сначала, вернуться во время, предшествующее разоблачениям Килдэфа! Может быть, он даже искренне верил, что все пошло бы иначе, не будь этого проклятого эпизода, что причины его неудачи и позора не в нем самом и в его теории и практике, а только в этой статье, в «травле» и «гонениях» со стороны его врагов. Он, вероятно, не мог и мысли допустить, что обречен навсегда творить одно зло за другим, что никакого искупительного будущего у него нет, что через какое-то время ему предстоит вновь возненавидеть прошлое (то самое, которое сегодня — будущее), что вся его жизнь не удалась и что он ничего уже не изменит, если не изменится сам. А если возникает даже подозрение на такую участь, подобную судьбе колдуна из «Страшной мести» Гоголя, то сердце захлебывается от ненависти к людям, которые тут же начинают казаться толпой ничтожеств, обреченной вечно прозябать в темноте, глупости и собственных грехах, так что никогда не достичь этому сброду света, при котором станут явными ложь, обман и преступления его, Джонса. Как тут не кинуться уничтожать и гнуть, прежде всего, людей с независимым суждением, вообще всех, возвышающихся над «толпой» глубиной понимания, честностью, прямотой?

В Китае история при Мао переписывалась все время заново, а писатели — в этой стране издревле единственные хранители совести — либо запрещались (или уничтожались), либо доводились с помощью террора до отказа от обязанности вершить нравственный суд и охранять язык от замены его ньюспиком… Это переделывание прошлого заметно как в мелочах (я сам видел советский станок, с которого была сбита марка), так и в крупном — сейчас те же люди, что одобряли «культурную революцию» 1966–1976 годов, ее осуждают. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать неизбежное перетолкование (или попытки предать забвению) прошлого и впредь, так что к туману, окутывающему будущее, добавится густая мгла, скрывающая прошлое — пророческие слова написаны были на лозунге в Джонстауне: «Кто забывает прошлое, тот обречен пережить его снова». К сожалению, трагедии в истории не всегда повторяются, как фарс и комедия, достаточно вспомнить Первую и Вторую мировые войны…

Следующий, десятый признак «болезни Джонса» — несвобода труда. В Народном Храме всеми рабочими местами и иными должностями монопольно распоряжался Джонс, что ему было нетрудно сделать, поскольку он реально (а не на словах) владел всеми финансовыми и материальными средствами секты, к тому же сектантов было не так уж и много, один человек вполне мог «дойти до каждого».

В КНР с ее многомиллионным населением до каждого, разумеется, не добраться, поэтому такого полного порядка, как в Джонстауне, достичь невозможно. Но Мао Цзэдун и его группа, которые монопольно, бесконтрольно и ни перед кем не отчитываясь, распоряжались всем без исключения имуществом страны, наладили систему управления кадрами и слежки за ними, так что не только регулировали пополнение нужными людьми армии ганьбу, но и могли в любой момент лишить работы каждого рабочего, крестьянина, рикшу, парикмахера, инженера, учителя, врача и пр. Менять место работы было запрещено категорически, переезжать по своей воле из одного района страны в другой тоже. Одновременно была поставлена в зависимость от труда самая жизнь каждого человека («кто не работает, тот не ест»), и люди в руках работодателя становились настолько беспомощными, что послушания удавалось добиться практически от всех, не прибегая к крайним мерам насилия. Правда, при этом нужно было работающих кормить (пусть плохо, но так, чтобы восстанавливать их силы), одевать (пусть бедно, порой по карточкам, но так, чтобы они не мерзли и не болели) и давать им хоть какое-то жилье. Этот нищенский, но для поддержания сил и жизни все-таки достаточный уровень жизни подавляющего большинства народа лучше всего свидетельствует о подневольном характере труда тех, во имя которых Мао Цзэдун (как и Джонс) якобы действовал.

Последний признак, одиннадцатый, на котором я остановлюсь, — насилие, террор. Джонс пугал своих подданных внешними врагами и ядерной катастрофой; он развивал в них чувство вины перед сектой и ее руководителем; он подвергал их унизительным и жестоким наказаниям; он поощрял их доносить и оговаривать друг друга; он угрожал им смертью и приводил эту угрозу в исполнение. Все это, но уже не в «малой группе», не в микроклеточке, а в огромном общественном организме, происходило и при Мао. Страна изо всех сил вооружалась против придуманных врагов, активисты лезли из кожи вон, стараясь угодить «верхам»; людей «перевоспитывали» нарочито унизительным и непривычным трудом; процветали тайные доносы; по любому поводу и без всякого повода, за независимость мышления и откровенность в словах людей жестоко наказывали, заключая в тюрьмы и лагеря; широко применялись смертная казнь, в том числе публичная…

Что же в природе человека делает его настолько предрасположенным к самоубийственному заболеванию?

Роберт Лифтон был, как мне кажется, близок к истине, когда писал о стремлении к бессмертию как силе, двигавшей Джонсом и его последователями. Но, видимо, точнее говорить о стремлении избавиться и от жизни, и от смерти, а это не обязательно предполагает тяготение к бессмертию, дело тут в восприятии жизни и свободы, как бремени. Смерть может померещиться — и подавляющее большинство людей испытало это на собственном опыте — освобождением от трудностей, от проблем, от невыносимых противоречий.