— Вот и все, что сняли, — сказал режиссер Андрей, когда в зале зажегся свет. — Ну, как тебе?
Три часа в душном зале (и куртки не снять от того, что на всякий случай пистолет под мышкой), три часа на экране то, что, когда писалось, виделось совсем другим. Три часа беспрерывных переговоров режиссера с монтажером, три часа скачущих в голове картинок без экрана, от падающей "двойки" до Олега на радиаторе "Нивы" — эти три часа довели Виктора до полного раскардаша чувств и отчаянной раздражительности.
— Говно, по-моему, — громко поделился он своими впечатлениями.
— Ну, зачем же вы так, Виктор Ильич! — укорила беспокоящаяся о душевном равновесии режиссера монтажор. — Это даже не подложено по-настоящему, да еще с запасными дублями...
— Писать надо хорошо, — тут же обратился к приему "сам дурак" режиссер. — Развел розовые просоветские сопли, а я расхлебывай.
— Сопли? — поинтересовался, что режиссер расхлебывает, Виктор.
— Надо же было мне, дураку, браться за это дело! — вопил режиссер.
— Ну и не брался бы. Кто тебя заставлял? — Виктор сегодня не знал пощады.
— Ты, ты! Своими литературными фейерверками! А сдуешь словесную пену на съемке — под ней пшик, пустота!
— Это тебе не чернуху, не голых баб в дерьме снимать! Здесь головой работать надо, думать, чувствовать, искать. — Виктор встал. — Теперь без меня. Все, ухожу.
— Куда?
— Туда, куда зовет меня мой жалкий жребий, — застеснявшись собственного пафоса, шутейно, цитатой из Островского, ответил Виктор. И режиссер опомнился:
— Ну, поорали и будя. Что делать, Витя?
— Ты — снимать, я — писать.
— Ну, это само собой, — режиссер Андрей тоже встал, взял Виктора под руку и вывел в коридор, где зашипел как змея (чтобы враги не слышали): Пойми же ты, все будет в полном порядке, если мы сделаем то, что я задумал. Две сцены с тебя, Витя, только две сцены. Представляешь: хаос, кровавая каша проклятой этой гражданской войны, безнадега, грязь и вдруг всадник на белом коне, Георгий Победоносец, поражающий гада копьем веры, чистоты, справедливого возмездия. В мечтах, во сне ли, наяву, но надо, чтобы явился всадник на белом коне, он должен явиться, Витя!
— Каким образом? — спросил Виктор.
— Вот ты и подумай, — Андрей заговорил погромче. — Мы сейчас консервируемся не две недели из-за неготовности декораций, я смотаюсь дней на десять в одно место, отдохну слегка от суеты, а ты тут подумай, ладно, а? Я вернусь, засядем денька на три и запишем все как надо.
— Ладно, подумаю, — чтобы отвязаться, согласился Виктор. — Далеко ли собрался?
— Да нет, недалеко. Без определенного адреса. В леса, на природу, бегло ответил Андрей и напомнил: — Только ты думай, думай, по-настоящему.
— Понарошку думать нельзя, Андрюша. Ну, бывай, натуралист, — Виктор поспешно, чтобы не остановил его в последний момент выдающийся кинематографист, пожал ему руку и зашагал по длинному коридору монтажной.
— Ты еще будешь хвастаться знакомством со мной, — весело прокричал вслед ему режиссер.
Считая, что оторваться от хвоста проще в пешеходном перемещении, Виктор оставил машину на приколе. Когда гортранспортом добрался до киностудии, хвоста не замечал — или его не было, или хорошо вели. А сейчас доставали его нахально: знакомый "Запорожец", не таясь, шел за тридцать четвертым троллейбусом, который вез Виктора к Киевскому вокзалу.
Комфортно, в автомобиле, вести себя Виктор решил не позволять. Сейчас пешком, только пешком, чтобы притомились развращенные механическим преследованием жертвы сытые топтуны. Пусть возвращаются к истокам своей профессии, пусть действительно топают. Ножками.
Виктор был ходок в переносном и прямом смысле этого слова. Он любил ходить, ходить по Москве. Центр, который от Кремля до Камер-Коллежского вала знал, как мало кто теперь. На это и надеялся, твердо решив оторваться от хвоста не то, чтобы ему очень нужно было, а так, чтобы не поняли, с кем имеют дело.
По Бородинскому мосту перешел Москва-реку, поднялся к гостинице "Белград", для развлекухи зашел в бар к знакомому бармену, не пил — не хотелось, потрепался с барменом-фаталистом о жизни-жестянке только для того, чтобы те на улице беспокоились — ожидая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Следующий номер программы — Арбат. Зашел в Смоленский гастроном очереди были, а продуктов не было, заплатив тридцать копеек, посетил кооперативную художественную галерею, в грузинском доме попил цветной вкусной водички, потоптался в трех букинистических магазинах, а в перерывах между посещениями этих объектов увлеченно рассматривал произведения арбатских умельцев во всех жанрах.
И все это время его вели. Одного из ведущих Виктор засек сразу. Да могучий с жирком амбал и не скрывался особенно. Его усатая морда, полуприкрытая черными очками и кумачовой каскеткой с длинным козырьком, на которой значилось "Red wings", периодично маячила за викторовой спиной. Заметный гражданин. А снял очки, скинул каскетку, отклеил усы — узнал бы Виктор его после этого? Вряд ли. Но на всякий случай...
— Ты сними, сними меня, фотограф! — безуспешно подражая Пугачевой, спел Виктор гражданину, обвешанному разнообразными фотокамерами.
— Каким желаете быть? Цветным? Черно-белым? — осведомился фотограф.
— Красивым, — ответил Виктор на вопрос, каким он желает быть.
— Ну, это само собой, — уверил фотограф. — Для подчеркивания вашей красоты предпочтительнее цвет. Значит, в цвете?
— Валяй в цвете, — согласился Виктор и протянул четвертной. Когда фотограф приблизился к нему, чтобы взять купюру, он тихо сказал: — Если в кадр вместе со мной попадет амбал в красной каскетке, который у тебя за спиной крутится, еще полсотни.
— А крупный план амбала в отдельности сколько будет стоить? — не оборачиваясь, спросил фотограф.
— Сотня, — назвал цену Виктор. — Только, как ты это сделаешь?
— Моя забота, — фотограф придирчиво устанавливал Виктора на фоне стены с дружескими шаржами и недружескими карикатурами. Установил, удовлетворенно осмотрел клиента, достал сигарету и, отходя на положенное для съемки расстояние, прикурил от большой зажигалки. Отошел, навел объектив лучшей своей камеры на Виктора и щелкнул.
— Готово!
— Когда за фотографиями приходить? — поинтересовался Виктор.
— За всеми, — фотограф подчеркнул интонацией "за всеми", — через пять дней.
Виктор кивком поблагодарил его и продолжил свое бесцельное путешествие. Амбал добросовестно служил ему хвостом. Правда, иногда он исчезал, и тогда Виктор мучительно искал сменщика и не находил. Видимо, прием они изобрели такой: один яркий, бросающийся в глаза, привлекающий все внимание преследуемого, а другие — серые, стертые, незаметные, каких не различить в толпе. Поняв это, Виктор следующий час — час на бульварах посвятил выявлению серых и стертых.
Одного таки вычислил и удивился: стертым, серым и незаметным оказался маленький — не то мальчик, не то мужик — вьетнамец, одетый с дешевым кооперативным франтовством.
Уже сильно вечерело. Виктор устал от прогулки. Три раза он пытался уйти от хвоста проходными дворами — в центре на Петровке, у Балчуга, в Замоскворечьи. И каждый раз его перехватывали.
Подмышечная кобура утомила плечо и левый бок, ноги гудели, ныл затылок и вообще стало тоскливо и скучно. Пора домой. Сделав почти круг, он брел Большой Полянкой. Чисто автоматически завернул в знакомый переулок. Вот он, знаменитый подъезд основательно отремонтированного доходного дома постройки начала века. У подъезда толклись подростки обоего пола.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Здесь жила поп-звезда Алена Чернышева, которой он года два тому назад писал репризы для шоу-представления. Веселые были те денечки.
Виктор вошел в подъезд. Суровый привратник, сидевший за канцелярским столом, подробно осмотрел его и задал вечный вопрос:
— К кому?
— К Чернышевой, — ответил Виктор и направился к лифту. Привратник рысью обогнал его и стал перед лакированными дверцами, растопырив руки, не пускал. Посверлил, посверлил Виктора взглядом, обдумывая что-то, потом спросил: