не лишился ли собеседник именно того, что как раз нужно ему самому.
Надоедливый сосед. Каким образом этому человеку вообще удавалось поддерживать жизнь? А за счет того, что он сделал ее легкой. За счет того, что он жил лишь за счет своих прихотей. За счет того, что он весьма твердо верил в Эйнштейна и теорию относительности. Но сейчас его силы были уже не те, что прежде. Жизнь выбила из него большую часть причуд, а в придачу еще и несколько зубов. Но передние зубы остались: целые, желтые, и из-за них его лицо порой напоминало лисицу, а может, норку или хорька. Особенно если ему удавалось угоститься нюхательным табаком, из-за чего его ноздри приобретали черный цвет. Но из этих глаз исчез блеск безумия. Его борьба за существование оказалась слишком суровой, чтоб в нем могла гнездиться такая болезнь. Слишком много заблудших ночей, слишком много голоднобрюхих дней, слишком холодные постели. Чтобы выжить, ему пришлось вырастить собственный маленький рассудок. Но все же его не хватало, чтоб протопить барак.
И все-таки хуже всего было, что после двух месяцев совместного существования с этим относительщиком Хроульву он начал нравиться. Это было трудно объяснить, но по тем же причинам, по каким его жена в свое время оказалась очарована этим худощавым созданием, Хроульв сейчас ощущал что-то иное, чем снисхождение к этому человеку, который раньше был достоин изумления, а теперь сожаления. Дело было в его запахе. Этом необъяснимом коричном запахе, будь он неладен, который, очевидно, Лаурусом получил от Всевышнего за так и который всю жизнь сопровождал его. И сейчас тоже. Хотя Лаурусом спал в сыром солдатском бараке и по утрам порой сталкивался нос к носу с крысами, а питался в основном вяленой и сушеной рыбой, которую воровал из рыбосушильных сараев городка, от него все равно исходил этот экзотический аромат. У хельярдальского фермера еще не совсем отшибло обоняние, и порой он ощущал этот человеческий запах среди запаха навоза, день и ночь стоявшего в бараке. И в этом запахе было что-то женское. Что-то такое женское, чему он был рад. Как будто на него нахлынула каша из старой кастрюли, приготовленная за тремя высокогорными пустошами. Иногда Хроульв делился с соседом едой. А после того как местные хулиганы дважды приходили в Лаурусомов конец барака среди ночи, чтобы изнасиловать там девушку, старик ничего не мог поделать, только смотрел на это, но они его не заметили, на следующие выходные его пустили переночевать в другой конец. «У тебя, родимого, тепло», – сказал Лаурусом, проснувшись, и ласково кивнул своей головой из уважения к трем шерстяным в углу.
В ту ночь Хроульву приснился совершенно беспардонный сон: покойная Йоуфрид явилась к нему с обнаженной грудью и ляжками и предложила ему себя в роскошном бетонном сеннике. Ощущение было более сильным, чем если бы она наяву явилась к нему в барак и заползла под одеяло. Очень реалистичное видение. Человек забывает то, что видел, но помнит то, что привиделось. Хроульв не мог это отрицать: это внезапное явление сияющей плоти у него в голове не выходило из этой самой головы до самого воскресенья, и он никогда в жизни не любил свою Йоуфрид так горячо, как в тот раз, хотя с ее смерти и прошло примерно шесть лет. Скорее всего, такую женщину удобнее любить после ее смерти, потому что тогда нет риска, что она тебе изменит. Целые две недели после этого он черпал в этом мощном сне возбуждающие кадры, и кончилось все тем, что фермер – один из редких раз в своей жизни – подрочил в углу у загона. Они притворились, что ничего не видели: Искорка, Виса и Йоура.
В ненастную ночь в начале декабря он снова впустил к себе горемыку Лаллома[136], они немного посидели у открытой топки, и обладатель передних зубов рассказал обладателю рыжей бороды несколько скабрезных историй про англичан в годы оккупации. Они даже натянуто посмеялись вместе, перед тем как лечь спать под грохочущей железной кровлей, и снова во сне им явилась Йоуфрид. Обоим.
Проснулся Хроульв почти счастливым, впервые во Фьёрде. Весь день в его голове была обнаженная женщина. И неважно, что весь этот день он провел в пустой цистерне из-под рыбьего жира, отскребая засохшую ворвань. Йоуфрид как будто возродилась вновь. Под вечер повалил снег, и в фермера как будто вселился какой-то грубиян: вместо того чтоб после целого дня в темноте цистерны смиренно пройти мимо Зеленого дома к себе в барак, он сел в баре Гостиницы и заказал себе стаканчик.
В этом часу этот трактир немного напоминал загон для скота: прибежище одиночек, у которых не было благоухающей соусами кухни в своем доме, куда можно скрыться в конце холодного дня. Пока сытые едят, голодные пьют. Седая длиннолицая женщина стояла перед полкой, полной всякого алкоголя, и требовала показать ей деньги до того, как она достанет стакан. У нее был рот подковкой, и две такие же подковки, только более тяжелые, были под глазами; выражение лица кислое, как у всех, кто получает доходы от чужих несчастий. За столиком в углу сидели два суетливых неухоженных человека, а у стойки бара длинноносый в красных пятнах поник косматой головой; он озорно взглянул на Хроульва:
– Ну ваще! Фермер из барака!
Выпивох в углу Хроульв не узнал. Он сел за столик в одиночестве, не снимая куртки. Поставил на стол локоть и приготовил понюшку табаку. Те мужики говорили о какой-то женщине, которая вроде бы собиралась прийти. Так он услышал. Где-то глубоко в опустевшей душе Хроульва эротический сон пробудил надежду, что у него будет новая женщина – надежду, крошечную, как мышь на дне цистерны, насчитывающей двадцать метров в высоту; но эхо от звука ее грызущих зубов заполняло всю цистерну. Может, он сел здесь в надежде найти женщину, а может, просто хотел почтить память умершей супруги стаканчиком чего-нибудь крепкого – он и сам толком не понимал. В него вселился какой-то грубиян.
Наконец выпивохи заметили фермера, подсели к нему, представились и начали заверять, как они его уважают: «Вот ты человек что надо! Коров в бараке держишь! А на это только очень крутые люди способны! В бараке – и коров!.. Мистер Рольв! Выпьем!» – «Да у меня не коровы…» – «Коровы в бараке! Это вообще что-то неслыханное!» – повторяли они через определенные промежутки, а потом один из них начал рассказывать Хроульву, как он с приятелем охотился на гусей. Гуси от