Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— А с такой, что я тех людей-то выследила!

— Каких еще людей?

— Которые парнишечку забрали!

Данила даже шарахнулся от Авдотьицы. А она стояла довольная, веселая, чающая немалой платы за такой подвиг.

— Сказывай! — на радостях не замечая морозца, потребовал Данила.

— А что сказывать-то? Я, как всегда, к смотрителю — мол, мой-то не появлялся? Он мне — да Бог с тобой, девка, что это тебе в голову взбрело раньше смерти его хоронить?! Жив твой, приютился где-то, может, сманили его, с купцами уехал, может, у товарища какого живет, много ли места парнишке надобно? Сама же, мол, говорила, что мать у него пьющая, вот он и сбежал…

— Ты мне про тех людей говори!

— А те люди тут и появились! Они ему не родные, родные реветь бы кинулись, крик бы подняли. А эти его оглядели, переглянулись, один другому и говорит: ну, точно — он! И перекрестились оба.

— Так что ж это был за парнишка?

— А ты слушай! Смотритель — к ним: забирать, что ли, будете? Так я, сказывает, знать должен, кто он таков и кто вы таковы. И в Земском приказе от вас сказку отберут — точно ли ваш парнишка. Тут они вдругорядь переглянулись. И говорят смотрителю — ну, пошли, что ли, в Земский приказ? И вышли…

— А ты?

— А я, не будь дура, тут же за ними и выскочила. Мне же еще извозчика нанять следовало! Побежала я к Никольской, их там много ездит, и с одним сговорилась.

Тут Авдотьица замолчала.

— Дальше-то что? — не выдержал Данила.

— Поиздержалась я на извозчика-то, — сообщила она. — На Волхонку выехали, встал — деньгу ему плати! Заплатила, дальше едем. На Остоженку свернули, сколько-то проехали — встал! Опять деньгу плати!

— А чего тебя туда понесло?

— Так я же за парнишечкой следом ехала!

Тут только до Данилы дошло, что зазорная девка Авдотьица обставила, похоже, и Земский приказ, и конюхов, имеющих тайное поручение от дьяка Башмакова.

— Пока я с извозчиком сряжалась, они-то, те двое, в избу вернулись, завернули парнишечку в рогожу да и вынесли скорехонько. А сани их неподалеку ждали. Они и покатили, я — следом.

— Так куда ж они прикатили? — заорал Данила.

— Так я ж тебе толкую — на извозчика поиздержалась!

В девкиных глазах было такое лукавство с нахальством пополам — Данила дара речи лишился.

— Ты что же, думаешь, я лошадей чистить иду — кошель с собой беру? — спросил он. — Вернутся к тебе твои денежки! Подожди тут!

Он вошел в конюшенное строение и принялся звать Тимофея.

Тот отозвался не сразу — опять возился со слюдой. Данила пошел на голос.

— Авдотьица-то выследила, куда парнишку мертвого увезли, — сказал он товарищу. — И денег просит. Раньше-то я ей за каждый поход в избу платил. А теперь четырьмя деньгами не отделаюсь.

— Вот гривенник, — Тимофей полез за пазуху, достал кошель, где у него, завернутая отдельно, хранилась уже пущенная в размен башмаковская полтина. — Хватит ей, как полагаешь?

— Не хватит — добавлю.

— Ушлая девка! Так ты сейчас туда отправишься?

— А ты полагаешь, что один только Богдаш на верном пути стоит?

Желвак охаживал красивую женку по всем правилам — добивался тайного свидания. И она вроде была не прочь. Говорила даже, что есть на задворках печатни подходящее местечко, да слишком много шуму поднято из-за неведомых злодеев, всюду слоняются стрельцы и приказные. Богдаш осторожно выспрашивал — что за шум, имеет ли основание, и не Арсений ли Грек, еретик ведомый, тому виной. Женка сперва про Грека толковать не желала, видать, не по душе он ей пришелся, но при следующей встрече Богдаш ее улестил — сообщила, что еретик больше всех переполохом озабочен и странные речи ведет с работниками, вроде как хочет иного о чем-то просить, да не решается.

Всякий раз, пересказывая бабьи слова, Богдаш прибавлял — «по ее дурьему разумению», а Тимофей согласно кивал. И точно — дурой нужно быть, чтобы в такое смутное для Печатного двора время все тайны случайному молодцу выбалтывать…

— Семейку с собой возьми, — посоветовал Озорной. — Я тут за вас обоих потружусь.

Семейкины сборы были недолгими. Он подергал за свисавшую на голенище алую с зеленым кисточку засапожника, словно желая убедиться, что кривому ножу в сапоге удобно, и накинул на правую кисть петлю глухого кистеня. Рукав тулупа был такой длины, что позволял обходиться без рукавиц, а для руки, которой работать кистенем, это очень важное удобство.

— А ты свой подсаадачник прихвати, — посоветовал.

Как только Данила разжился этим старым, широким, об одном лезвии, но с отточенным острием ножом, Семейка тут же и ножны смастерил такие, чтобы удобно к поясу подвешивать. Благо кожу на Аргамачьих конюшнях не покупать! От шорного дела немало обрезков остается.

Он помог приладить орудие и показал, где должна быть рукоять, чтобы не шарить ее под шубой до морковкина заговенья.

Авдотьица, смышленая девка, дожидалась их не за конюшенной оградой и даже не у выхода, а у самых Боровицких ворот. Понимала, что коли уж конюхи занимаются таким странным делом, как выслеживание мертвого тела, так не от собственной дурости, а по чьему-то тайному повелению. Опять же, хватало у нее ума, чтобы понять — люди, и бабы тоже, что оказывают услуги Приказу тайных дел, нищетой маяться не будут…

— Наконец-то! — сказала она. — Как поедем-то?

— Нас трое, — посчитал Семейка. — Не во всяких санях поместимся. Придется такого извозчика ловить, чтобы целые розвальни были!

Ни слова не сказала Авдотьица о том, что конюхи на то и конюхи, чтобы своих лошадок в сани закладывать. Тайное дело — оно тайное дело и есть.

Такого извозчика они нашли не сразу. Срядились ехать до Хамовников.

— Далеко же это мертвое тело залетело… — заметил Семейка. — Точно ли туда отвезли или оттуда, может, дальше отправились?

— Я недолго обождала, еще бы пождала, да извозчик заругался, — сказала Авдотьица, умещаясь между двух мужиков поудобнее. — Ну, с Богом, что ли?

— Эй! Ги-и-ись!!! — взвизгнул извозчик. — Ги-и-ись!!!

Москвичи слишком хорошо знали этот крик, чтобы, заслышав, не топтаться посреди улицы, а сразу отскакивать к заборам. Летом еще не так опасно, улицы неровные, в колдобинах, не разгонишься, а зимой снег все неровности сгладит, и по нему, по накатанному, сани стрелой несутся. И все-то слово «берегись!» извозчик выкрикнуть не успевает, да и незачем, и так ясно…

— Ткачи-то тут как замешались? — сам себя спросил Семейка, когда у Никольской церкви сани остановились. — Неужели парнишка отсюда сбежал? И на ночь глядя к Красной площади, к торгу?

Хамовники были одной из тех подмосковных слободок, жители которых подчинялись непосредственно государыне. Она самолично занималась их делами, беспокоилась о порядке на улицах, выслушивала челобитные. Ткачи же, имея от нее годовой оклад жалованья, заготавливали полотняную казну. Своими руками трогала и перебирала государыня доставляемые полотна тонкие двойные гладкие и двойные полосатые, полотна посольские — такие, что шире не бывает, полотна грубые — так называемые тверские, браные скатерти, убрусы, утиральники, сама приказывала, что куда: иное для собственного употребления, иное для подарков, а что не слишком чисто сделано — на продажу. Были у нее среди ткачей любимцы и любимицы, и слобода этим гордилась.

То, что парнишка, по определению Авдотьицы, был не из нищего житья, вроде бы соответствовало его происхождению именно из Хамовников. Налогами ткачей облагали невысокими, правда, и переселяться в другие слободы не велели, и дочерей с сестрами на сторону выдавать — тоже.

— Ждать-то вас, или как? — спросил ямщик.

— Ты, молодец, лошадь у паперти привяжи, а сам ступай в церковь, погрейся да помолись, — присоветовал Семейка. — Мы тут неподалеку сходим, а коли не захотим сразу возвращаться, пришлем сказать.

— Дорога-то тебе уж оплачена, — добавила Авдотьица.

Данила только озирался — тут он был впервые.

— Пойдем, что ли? — спросил он. — Ты место точно помнишь?

— Как не помнить!

Авдотьица привела Данилу с Семейкой к крепкому забору, за которым явно было справное, богатое хозяйство.

— Сюда вот парнишечку привезли.

— Не в церковь? Прямо на двор? — уточнил Данила.

— Вот то-то, что на двор…

— Но ведь все равно отпевать в церкви придется, а хоронить — на кладбище, — сказал Семейка. — И привезли с утра… Должно быть, уже и с попом сговорились. Ну, давайте решать, как дальше быть? Тебя, девка, поди, в твоей бане заждались.

— Сегодня мне в бане делать нечего, — отвечала Авдотьица. — И завтра, пожалуй, тоже.

Других объяснений Семейке не требовалось. Он знал, что бабам и девкам в известные дни ни в церковь ходу нет, потому что — нечисты, ни в баню — чтобы нечистота разом на других не перекинулась.