представителя общины и состоя в родстве с Меиром Каценеленбогеном из Падуи, Исерлес выделялся в молодости скорее своей развитостью не по летам и обширной ученостью, чем особенностью и своеобразностью ума. Ученик и зять Шахны, он, конечно, стал сторонником его диалектического метода, и принципы Шахны казались ему неоспоримыми. Происходя из богатой семьи, так что он превратил один из своих домов в молельню, Исерлес мог беспрепятственно следовать влечению своего духа и, предавшись изучению Талмуда, углубиться в его дебри. Он скоро достиг такой славы, что, будучи еще почти юношей, был назначен раввином-судьей в Кракове или, вернее, в Казимиеже. Когда две христианских фирмы Брагадини в Венеции стали конкурировать одна с другою по сбыту одновременно обеими фирмами напечатанного религиозного кодекса Маймонида, вследствие чего издателю Меиру Каценеленбогену в Падуе грозили большие потери, последний обратился к Исерлесу с просьбой воспользоваться своим влиянием, чтобы воспретить в Польше покупку кодекса, изданного враждебной фирмой. Постепенно его отзывам придавали большее значение, чем словам престарелого раввина, Моисея Ландау, переселившегося из Праги в Краков. В тридцать лет он так же основательно изучил всю обширную талмудическую и раввинскую литературу, как Иосиф Каро, бывший вдвое старше его.
Йсерлес возбудил в одном из своих учеников желание серьезно заняться историей. Давид Ганс (род. в Вестфалии в 1541 г., ум. в Праге в 1613 г. юношей прибыл в Краков, чтобы поступить в тамошнюю раввинскую школу; но Йсерлес, воспитавший его и руководивший им, невольно пробудил в нем природное влечение к научным предметам, истории, географии, математике и астрономии. Ганс занялся этими науками, познакомился с обоими выдающимися математиками и астрономами того времени, Кеплером и Тихо де Браге, и написал несколько сочинений в этих областях, конечно, на еврейском языке. Особенной знаменитости достигла его хроника, летопись еврейской и всеобщей истории. Большой, очень большой заслугой для немецкого еврея было в то время приобретение знаний, так далеко лежавших от интересов повседневности. Но исторические труды Давида Ганса нельзя назвать значительными. Он ввел в еврейские круги сухую форму исторического повествования, которой прежде пользовались бездарные монахи и которая уже в то время стала уступать место художественному рассказу. Таким образом, евреи, по крайней мере, немецкие отставали от образованного мира на несколько столетий. Однако, как ни заурядна хроника Ганса, все же она имела заслугу, что напомнила погруженным в изучение Талмуда еврейским ученым о том, что им предшествовала длинная историческая жизнь. Правда, эта наука так мало соответствовала кругу повседневных занятий, что Гансу приходилось оправдываться пред ученой публикой и доказывать ей, что благочестивый еврей может со спокойной совестью читать его хронику в субботу. Он сослался при этом на своего учителя, Йсерлеса, который в данном случае руководствовался более своей склонностью к истории, чем действовавшими раввинскими установлениями. Что немецкие евреи не интересовались историей, доказывается также краткой надписью не превышающей 2 строчек на могиле Ганса, между тем, когда дело шло об увековечении какого-нибудь ничтожного раввина, славословие не знало никаких пределов. Изучение Талмуда, даже ограничивающееся лишь работою памяти, составляло в то время больше славы, чем занятие даже глубочайшей наукой.
Эти три первых по таланту и по времени выдающихся раввина, Шахна, Соломон Лурья и Исерлес, вместе с другими раввинами, которые были лишь местными знаменитостями, положили основание чрезвычайному расцвету польско-еврейской учености. Всякий запутанный и важный вопрос предлагался им, в особенности Йсерлесу, для окончательного разрешения; такие вопросы получались ими не только из Германии, Моравии и Богемии, но даже из Италии и Турции. Отвратительные гнусности, которые имели место в пражской общине и против которых была бессильна тамошняя коллегия раввинов, были предложены на обсуждение польских раввинов, которые энергично вмешались в дело. Страстные споры во Франкфурте на М., которые грозили вызвать притеснения или изгнание, были улажены польскими раввинами. Таким образом этот раввинский триумвират создал главенство Польши над европейским еврейством, со всех сторон признанное. Польские раввины сохранили свое влияние до конца XVIII века, а отчасти еще и дольше.
Благодаря этому триумвирату, многочисленные ученики коего соревновали друг с другом в изучении Талмуда, во всей стране появились школы, которые посещались почти большей частью польских евреев, так что мало-помалу почти все польские евреи стали сведущими в Талмуде и даже получили право стать раввинами. Даже в небольших общинах с 50 членами было, по крайней мере, 20 талмудистов, у которых, в свою очередь, обучались Талмуду не менее 30 учеников. Повсюду возникали школы, во главе коих стоял раввин; функция его заключалась, главным образом, в чтении лекций; все же остальное было менее важно. Молодежь стекалась в школы; ученики могли жить без забот, ибо касса общины или отдельные богачи отпускали им деньги, необходимые на содержание. Уже в самом нежном возрасте дети принимались за изучение Талмуда, что, конечно, вредно отзывалось на естественном развитии духовных способностей; высшая честь заключалась в том, чтобы руководить раввинской школой, и потому честолюбие направлено было к этой заветной цели. В школах были введены особые надзиратели, которые следили за прилежанием студентов (Bachurim) и детей. Они были вправе подвергать телесному наказанию ленивых и невежественных учеников. Мало-помалу вводилось нечто вроде программы талмудических лекций с переменными темами для летнего и зимнего полугодий; эта программа сохранилась до начала нового времени.
В конце семестров все талмудисты-учителя вместе со своими многочисленными учениками отправлялись на главные польские ярмарки, летом в Заслав и Ярослав, а зимой в Львов м Люблин. Там сходилось несколько тысяч учеников и происходил оживленный обмен мнений о различных талмудических тонкостях. Там же происходили публичные диспуты, в коих каждый мог принять участие. Способные головы получали в вознаграждение за умственное напряжение богатых невест. Ибо богатые и даже не очень состоятельные родители считали гордостью заполучить в зятья ученого талмудиста, и искали таких женихов для своих дочерей на ярмарках. Польские евреи, вследствие своего ревностного изучения Талмуда, получили, так сказать, талмудическую выправку, которая обнаруживалась в каждом движении, в некрасивом пожимании плеч, в своеобразном движении большего пальца. Всякий разговор делового или безразличного характера походил на талмудический диспут; слова, выражения, фразы, обороты и намеки перешли из талмудической литературы в народный язык и были понятны даже женщинам и детям.
Но это преувеличенное рвение в изучении Талмуда не принесло пользы иудаизму. Талмуд изучали не с целью проникнуть в его глубины, а лишь для того, чтобы найти в нем нечто особое, пикантное, остроумное, щекочущее ум. На главных ярмарках, куда стекались многие тысячи талмудистов, учителей и учеников, каждый старался найти что-нибудь новое, неожиданное и хитроумное и тем затмить своих соперников, нисколько не заботясь о правильности