Она будто взяла нечто, видимое ей одной, и сдула это нечто в стаканчик. Еще что-то пошептала и повернулась к Уме.
– Готово. Дай что-нибудь, куда можно перелить.
Та подала ей стакан. Ведьма вылила туда зелье и начала собираться.
– Как его принимать? – Отважилась на вопрос тетушка.
– Пусть сразу выпьет, да и все. – Пожала плечами ведьма. – Давай деньги, я пойду.
– А если не сработает? – Сердясь на себя за то, что так испугалась, поинтересовалась Пила.
– Сработает! – Покосившись на нее, усмехнулась ведьма. – Ну, а если нет, верну деньги. Ты же это хотела услышать?
– Ну, что ты, что ты, Пила, конечно же, сработает! – Запротестовала тетушка, протягивая ведьме кошелек с деньгами.
– Что ж. Тогда – удачи вам! – Засмеялась та, и пошла к выходу.
Алэй явилась сразу после того, как за ней послали. Выглядела она слегка растрепанной, но очень довольной.
– Ну, как? – С порога спросила она, переводя беспокойный взгляд с Пилы на тетушку. – Получилось?
– Получилось. Вон там, пей! – Тетушка показала на стакан, не делая, однако, никаких попыток приблизиться к столу, на котором он стоял.
Алэй подошла, взяла стакан, зажмурилась и выпила.
– Ну, что? – После минутного молчания не выдержала Пила.
Алэй открыла глаза, прислушиваясь к внутреннему состоянию.
– Я… Кажется, я… Вроде бы… Все нормально… По-моему… все в порядке, Пила! – Все еще не веря своему счастью, она повернулась к жене главы олгенского ночного братства.
– Ты уверена? – Вскочила та. – Это точно?
– Да! Да!! О, богиня, как я рада!! – Алэй, плача и смеясь, бросилась обнимать сначала ее, потом тетушку. – Пила, спасибо, спасибо!! Тетушка, милая, я так благодарна!! О, богиня, неужели, все кончилось??! Неужели это кончилось??
Вернувшись домой, Пила первым делом поспешила обрадовать мужа. Самконг был в курсе проблем Алэй, потому что Франя за вчерашний вечер раз сто пожаловался ему на баб вообще и на повешенную на него Ташем озабоченную островитянку в частности.
Правда, каким способом проблема была решена, Пила умолчала – ее супруг не слишком-то жаловал ведьм. Исключение он делал только для Рил, и то только потому, что она была своя и проверена в деле. Поэтому Пила просто сказала, что им помогла тетушка Ума, которая в своей области имела непререкаемый авторитет, и он не стал задавать вопросов.
Франя сначала отнесся к словам Пилы с недоверием. Впрочем, пообщавшись за обедом с Алэй, ему пришлось признать, что он был неправ. За каких-то несколько часов с тех пор, как он не видел свою спутницу, она сильно изменилась, даже внешне.
Изменилась походка, осанка, выражение лица, наклон головы. Франя поймал себя на мысли, что уже не может представить ее соблазняющей матроса, и ему не так противно сравнивать ее с Рил. Да и вела она себя теперь ровно и сдержанно, – не кричала, не язвила и не швырялась посудой, – а развратный блеск в глазах исчез, как будто его и не было. Можно было смело устраивать ее встречу с князем, и они дружно решили сделать это как можно быстрее.
К сожалению, жизнь внесла в их планы свои коррективы.
Этим же вечером Пила слегла в жестокой лихорадке.
Сутки она прометалась в жару, с которым никто из приглашенных лекарей не мог ничего сделать, потом еще несколько дней провела между жизнью и смертью, и только после этого понемногу пошла на поправку.
Конечно же, Алэй никто не поручал брать на себя заботу о домашнем хозяйстве или ухаживать за Пилой. Она сама так решила. Как ни странно, слуги слушались ее ничуть не меньше, чем хозяина, а местами даже и больше, потому что в кое-каких бытовых вопросах у нее был куда более солидный запас здравого смысла, чем у измученного переживаниями Самконга.
Все эти черные дни, которые Пила пробыла без сознания, Алэй почти не спала, разрываясь между уходом за ней и постоянно плачущей и капризничающей Даной.
Малышка, привыкшая исключительно к материнским рукам, никак не желала брать грудь у спешно нанятой кормилицы, (потому что молоко у ее матери, конечно же, сгорело), а как только к ней приближался кто-нибудь из приглашенных нянек, заходилась надрывным ревом. Она успокаивалась только на руках у Самконга, которому, хочешь – не хочешь, пришлось учиться обращению с детьми, и, что удивительно, у Алэй, имевшей, правда, большой опыт по уходу за младшими сестрами.
Прожив эти дни, как в аду, Алэй сильно привязалась ко всему Пилиному семейству.
С Самконгом они сблизились на почве общих дел и беспокойства за Пилу, Дану она начала воспринимать почти как собственную дочь, и даже с Франей у них установилось нечто, вроде приятельских отношений.
И тем большим шоком для нее стало известие, что болезнь Пилы случилась из-за нее.
Что она была своеобразной платой за ее выздоровление. Об этом ей шепнула тетушка Ума, заглянувшая предупредить Алэй, чтобы не распространялась о способе своего излечения, иначе Самконг отправит в ад их всех – и ведьму, и тетушку, и саму Алэй. На вопрос, почему же она не предупредила Пилу, чем той придется заплатить, тетушка ответила, что Пила не маленькая, и сама должна была понимать.
Пораженная величиной принесенной ради нее жертвы, Алэй поклялась себе самой страшной клятвой, что сделает для этой женщины все и даже больше. Поэтому, когда Пила, наконец-то, пришла в себя, у нее не было на Анарре более преданного друга, чем светловолосая барышня, собирающаяся стать в ближайшем будущем ольрийской княгиней.
Глава 23.
На предгорья снизу, из долины, мягко наплывал вечер. Верхушки гор еще были светлы, но стремительно приобретали красноватый оттенок – для них солнце только начинало садиться.
Во всех храмовых дворах царила предвечерняя суета. Слышалась перекличка сменяющих друг друга на стенах охранников, спускались из башен маги, закончившие дневное дежурство, спешно доделывали дневные дела слуги. Несколько массивных ворот первого защитного контура, включавшего в себя все огромное храмовое хозяйство, заскрипели створками и зазвенели цепями, медленно закрываясь. Их неторопливое сближение давало возможность опоздавшим выйти или войти, не оставаясь на ночь там, где им не хотелось бы оставаться.
И судя по тому, как резко нахлестывали волов подзадержавшиеся в святой обители крестьяне, мало кто хотел оставаться под защитой толстых храмовых стен, несмотря на то, что в противном случае им придется провести долгую осеннюю ночь в лесу, под открытым небом.
Таш спрятал в футляр круглый кусок стекла для дальнего видения, купленный им еще на материке, и начал спускаться с дерева. Одинокого мужичка на телеге, запряженной тощей, заморенной скотинкой, он себе уже присмотрел. Этот бедолага выезжал из крайних левых ворот совсем один. Те, которые уехали до него, сейчас уже въезжали в лес, и, если Таш что-нибудь понимал в людях, то они постараются побыстрее проскочить самую чащу и остановиться на ночлег на большой поляне у речки, где обычно путники устраивают привал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});