– Яо другом доме спрашиваю.
– Это сарай, – поморщился жрец. – Раньше там жили слуги, потом, когда и слугам пришлось взяться за оружие, свиньи. Но недолго. Там нет ничего…
Кессаа на мгновение закрыла глаза. И Зиди и Эмучи по-прежнему смотрели на нее, сидя на пороге сарая. Правда, глаз у Эмучи не было. Да и были ли они у Зиди?
На вершине холма послышались звуки сайдского рожка, и вскоре донесся протяжный нечеловеческий вой.
– Кровь юррга… – Щуплый жрец положил задрожавшую руку на рукоять меча.
– Здесь! – твердо показала на сарай Кессаа.
Братья рванулись с места, словно прозвучал неслышный приказ. Откуда-то появились вырезанные из дерева лопаты, полетел в стороны снег, заскрипели деревянные ставни, и через несколько мгновений, крепко прижимая к себе бочонок, Кессаа ступила на мерзлый земляной пол.
– Здесь ничего нет! – почти завизжал за ее спиной щуплый жрец.
Кессаа оглянулась и внезапно разглядела, что лицо Тини переполнено болью, а гладкая кожа не скрывает прожитых ею лет. Девушка сошла с истертого куска известняка, который заменял порог, подняла бочонок и разбила его о камень.
Глава тридцатая
Когда-то Гуринг, которого Кессаа еще считала другом, говорил озорной девчонке с золотыми руками: «Жизнь человека, словно бусы на упругой нити. Нить растянуть можно, но количество бусин от этого не изменится. Они просто станут реже. Если ты станешь настоящей колдуньей, Кессаа, запомни: лекарь должен уметь растягивать жизнь больного или раненого. Он не должен касаться его бусин, но расстояние между ними, это его инструмент. Вот что он должен лечить, скреплять, связывать, склеивать, беречь, потому что на самом деле жизнь это не бусы, а сама нить!»
Ничего тогда не поняла Кессаа. Она и теперь ничего не поняла бы в тех давних словах, только вдруг почувствовала, что последняя ее бусина была в храме, когда Зиди смотрел на нее одним живым глазом и шептал просьбу о прощении. А следующей бусины не видно, и неизвестно, будет ли она вообще. Нитка жизни вытянулась до горизонта – вот-вот оборвется…
Разлетелся бочонок на планки, хлынул на камень душистый мед и покатился, ударился о косяк другой камень – голова Эмучи. Блестели то ли от крови, то ли от впитавшегося в плоть меда выжженные глазницы. Кривился не в силах разомкнуть губы истерзанный рот. Поблескивали на лбу и скулах крупицы соли. И в один долгий, но стремительный миг Кессаа вдруг поняла, что только теперь, только сейчас в это самое мгновение Эмучи наконец умирает. Только теперь истекают его муки, а ее муки еще даже не начались.
– Тини? – Девушка подняла безумный взгляд на мать.
Стремительная схватка уже завершалась. Недвижимо застыли на окровавленном снегу трое братьев и одна из ведьм Тини. Вторая с трудом сдерживала быстрые, безумно быстрые выпады щуплого жреца. Пропустила один удар, второй, третий, схватилась за рассеченное горло и повалилась на снег. Но и Тини уже справилась с противником и повернулась к щуплому.
– Что ты делаешь?! – прохрипел он с ненавистью.
– Да вот, смотрю, – рассмеялась Тини. – Жду, когда же ты вспомнишь слова Эмучи, что он – последний жрец храма Исс! Жду, когда ты поймешь, что напрасно пытался продлить муки того, кто избрал для себя бездонную пропасть мук. Жду, когда ты поймешь, что не спустится на тебя сила верховного жреца храма!
– На тебя она не спустится тоже! – зарычал баль и бросился вперед.
Сшиблись два вихря, только один из них остался невредимым, а второй замер, с ужасом рассматривая переломившийся в груди клинок, и тоже умер на снегу.
– Так я и знала! – Тини с досадой отбросила обломок меча и вытащила бальский нож.
– Что ты делаешь? – хрипло спросила Кессаа. – Разве ты Сето, а я Исс? Зачем?!
– Ты не поймешь. – Жрица шагнула к ней. – Яне Сето, а ты не Исс. Но я твоя мать, и моя прапрапрабабка – Мелаген, что не простила Сето за убийство ее дочери и своей матери и заставила ее сидеть на камне у порога собственной хижины. Значит, и в тебе ее кровь. Значит, и в тебе кровь Сурры, Сето и Сади, потому что дочь Исс не нашла ничего лучшего, чем поместить в саму себя семя убитого Варухом Сади. Ты ничего не стоишь, ты слаба и глупа, но твоя кровь способна послужить Оветте. Ей предстоит умыться кровью, и твоя будет первой каплей, началом реки крови. Смирись. Я знаю. Вот зеркало Сето, я смотрела в него!
Кессаа опустила голову. Стертого ногами порога больше не было. Под ее коленями мерцали сплетенные, застывшие языки пламени. Языки пламени, залитые на две трети кровью. Рвущиеся наружу от избытка невообразимой силы, но связанные до срока волею сотворившего их.
– Неужели ты хочешь убить меня? – прошептала девушка.
– Забудь о жалости, если хочешь добраться до вершины горы, потому что ступать тебе придется по тем, кто не смог подняться, – ответила Тини и взмахнула ножом.
Победа давалась дорогой ценой. Баль в храме оставалось не больше десятка, а из пяти сотен сайдов на ногах стояла лишь половина. Баль обезумели. Утыканные стрелами, они напоминали ежей, но продолжали сражаться, не чувствуя боли и смертельных ран.
– Прямо молодость вспоминаю! – возбужденно проорал великан Ролл Рейду, увидев, как отравленный кровью юррга баль снес головы еще двум скирским воинам. – Раньше из Скомы рабов тоже с оружием выпускали!
– Им не давали кровь юррга, – хмуро бросил Ирунг. Битва заканчивалась. Уже рыскал внутри храма, там, где сорвали баль с бочонка метку Ирунга, Арух, уже вплотную к последним защитникам храма подобрался остервеневший Седд Креча, и Ролл Рейду наконец дорвался до меча, вот только ни Тини, ни Кессаа видно не было.
– Мэйла! – обернулся маг, собираясь послать окровавленную воительницу, сумевшую не один раз уберечь от смерти самого Ирунга, с отрядом обыскать склоны холма Исс, как вдруг почувствовал нестерпимый жар.
Пот пробежал по старому, но еще крепкому телу, в глазах потемнело.
– Я слушаю! – подбежала Мэйла, кусая от напряжения губы.
– Обряд! – скрипнул зубами Ирунг. – Они начали обряд!..
– Все! – раздался хриплый крик.
Битва закончилась. Последние баль были порублены на куски. Израненные воины, те, что еще могли ходить, пошатываясь, разбредались в разные стороны. Те, кто идти не мог, садились прямо на трупы и в окровавленный снег. Побежали вперед старики обозные с тряпьем и снадобьями. Седд Креча отбросил в сторону зазубренный меч, отнял у обозного мех с вином, жадно отпил, смыл вином кровь с лица.
– Все, дорогой Ирунг, – скривил губы в злой усмешке. – Вот теперь можно и в Гивв отправляться. Как ты думаешь, успею вернуться до весеннего сбора скирских домов? Что, Мэйла, поменяла хозяина перед смертью?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});