– Но не навсегда? – спросила Кессаа.
– Так же как и магия Суррары, – усмехнулась Тини. – Но Сето больше нет, а потомки Мелаген растворились без следа. Хижина – и та рухнула.
– Почему Эмучи пришел к тебе?
– Это я пошла к нему, чтобы понять слова, которые прочитала в храме Суйки.
– Ты можешь рассказать мне о них?
– Могу. Хотя ты могла бы прочитать там и другие слова. Я прочла следующее: «Если хочешь победить Зверя, яви его».
– Что это значит? – не поняла Кессаа. – Что ответил Эмучи?
– То и ответил. – Тини прикрыла глаза. – Чтобы победить Зверя, его нужно явить. Нельзя победить незримое, рассеянное, бесконечное… Спи. Завтра будет трудный день. К счастью, не такой трудный, как последние дни Эмучи. Но он выбрал то, что выбрал.
– Почему? – уже сонно прошептала Кессаа.
– Он верил, что страдания искупают не только собственные проступки, но и проступки богов, – вздохнула Тини. – А мне всегда казалось, что в таком размене смерти и страданий одного Эмучи маловато, как бы жестоки ни были его муки…
Глава двадцать девятая
Кессаа не помнила, когда она заснула, но то, что ей снился сон, поняла с первого мгновения. Только во сне она могла вновь оказаться в храме Сади. Но странно, не тишина и умиротворенность ночных залов внушали ей спокойствие, а осязаемая мысль, что и Ирунг, и Седд Креча, и почти неизвестный ей Арух – все они были далеко, на окраине заснеженных бальских лесов, и, значит, она могла их не опасаться. Кессаа бежала по пустынным коридорам, чувствовала босыми ногами холод камня. Ее разгоряченное лицо ощущало каждое дуновение сквозняка, впитывало тепло масляных ламп, но главным было желание упоительного танца, жажда собственных очищающих и облегчающих слез. Она влетела в главный зал и замерла. Светильники уже горели, каменный бог точно так же лежал на алтаре, но что-то изменилось.
Кессаа прислушалась, обернулась, скользнула взглядом по тонущим в темноте стенам, медленно задвинула за собой засов. Сегодня за ней никто не наблюдал. Сегодня она действительно должна была танцевать только для Сади.
Кессаа медленно распустила узел на груди и позволила платью соскользнуть на пол. Где-то в отдалении громыхнула колотушка сторожа, и девушка начала танец. Вращаясь вокруг себя, вздрагивая, как язык пламени на холодном факеле, падая и вставая, перекатываясь из стороны в сторону, она медленно двинулась к алтарю. Легкость не приходила. Она кусала губы, она жмурилась, она пыталась поймать то ощущение полета, которое пришло к ней в первом танце, но ничего не получалось. Не было не только слез, но и танца. Она только кривлялась, и когда до изваяния оставался шаг, губы каменного бога дрогнули, и Кессаа услышала: «Плохо».
Светильники закружились вокруг нее хороводом. Холод камня мгновенно проник сквозь подошвы, пробежал по ногам, животу, груди и ухватил за сердце. Кессаа пошатнулась, чудом удержалась на ногах, пригляделась и с ужасом поняла, что не Сади лежит на плите, а Зиди. И его глазницы по-прежнему пронзены стрелой и ножом, только кровь на лице уже перестала пузыриться красным, запеклась и почти почернела, и черные губы продолжали шептать что-то уж совсем неслышное – то ли «плохо», то ли те слова, что Зиди сказал ей уже умирая там, в другом храме.
Она сделала шаг назад, с облегчением понимая, что ноги все еще слушаются. Шагнула еще раз, попятилась, запнулась о собственное платье, подхватила его и, увидев, что ослепленный и мертвый баль корчится на алтаре, скребет пальцами плиту, пытается подняться, помчалась к двери, ударилась о нее всем телом, почувствовала боль и тут только заметила, что в груди у нее торчит бальский нож и живот, ноги, руки – все ее тело вымазано в крови.
– Просыпайся, – толкнула ее Тини в утреннем сумраке. – Выступаем. До храма всего лишь три лиги, с этой стороны постов нет. Имей в виду, Ирунг очень силен, он прислушивается. Едва ты начнешь обряд, воинства Скира двинутся к храму, поэтому сделать нужно все быстро. Надеюсь, что жрецы храма Исс дадут тебе достаточно времени.
– Время будет, – кивнул щуплый жрец. – Немного, но будет.
– И еще, – Тини повертела перед носом дочери бальским ножом, заставив ее схватиться за пояс. – Я забрала у тебя нож. У предсмертного слуги не должно быть оружия. Потом… я тебе его верну.
– Хорошо, – кивнула Кессаа и поднялась, забрасывая на спину бочонок.
Ведьмы Тини уже были готовы, щуплый жрец обернулся и прищурился, оглядывая отряд.
– Быстро все делать придется. Пойдем скрытно, а последние пол-лиги, может, и поползем. Готовьтесь! Уж не знаю, прислушивается ли Ирунг, но дозорных чуть не на верхушки деревьев посадил. А ну как только гостей и ждет? Воины баль уже ночью к храму должны были выйти!
– Хватит болтать, – оборвала его Тини и махнула рукой: – Вперед!
Жрец поперхнулся, с ненавистью стиснул зубы, но шагнул в сугроб и, сбив снег с раскидистого можжевельника, повел отряд к лесистому распадку.
– Вон, – протянула руку вперед Тини. – Там храм. Кессаа прищурилась, но разглядела только лесистый склон и тут же зажмурилась от неожиданного луча Аилле над горизонтом.
– Хороший день для серьезного дела! – весело воскликнула Тини и обогнала дочь.
Хлестнули по лицу мерзлые ветви, но Кессаа словно не чувствовала боли. Теперь, когда впереди шла ее мать, когда в воздухе парила снежная пыль и лучи Аилле серебрили покрытые инеем зеленые иглы, сном уже казался не танец в храме, а переход по глубокому снегу. Мелькнула где-то вверху быстрая тень, и Кессаа разглядела белку, прыгающую с ветки на ветку, каждый раз расправляющую летучие складки между лапами, пока при очередном прыжке массивная зеленая тень не пересекла быстрый полет. Жалобный писк и хруст разламываемых костей донесся из заснеженной кроны. Кессаа оглянулась. Ведьмы, держащиеся сразу за ней, оставались спокойны и даже по глубокому снегу шли как по каменной мостовой.
«Это моя судьба?» – спросила сама себя Кессаа и не нашлась что ответить.
Щуплый жрец остановил отряд в глухом овраге и показал на заросший можжевельником склон:
– Отсюда – вверх. В другое время я провел бы вас по ступеням, но теперь выбирать не приходится. К тому же ступени тоже никто не чистит, на тропе ноги сломать еще легче.
– Меньше! – возбужденно воскликнула Тини. – Меньше слов, брат! Мне не терпится увидеть, как сайды побегут обратно в Скир!
– Всякий, кто спешит, торопится навстречу собственной смерти, – презрительно поморщился жрец, оглянулся на двух молчаливых собратьев и полез вверх по склону.
Подлесок кончился почти на вершине, когда и локти, и ноги, и живот Кессаа отсырели от снега. Она с тоской оглядывалась на Тини, но ни мать, ни ее помощницы и жестом не дали понять, что могут принять на время тяжелый бочонок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});