Читать интересную книгу Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович

По улицам бежали все новые толпы возбужденного люда.

4

В беседе с магистратами и жрецами города перед Диофантом постепенно развернулась картина общего положения на Таврическом полуострове, а особенно в его юго-западном углу. Скифы оказались противниками куда более опасными, чем в прошлом году.

– Как мыслите, мужи, – спросил Диофант, хмуря свои густые нависшие брови, – есть еще у скифов войско, кроме того, которое мы только что прогнали от стен вашего города?

Члены совета не могли не рассмеяться в ответ, настолько наивным показался им вопрос полководца.

– Стратег, – ответил ему Орик, – осаду в последние дни держали худшие воины «малой дружины» Палака и охотники из народа. Лучшие отряды «старшей дружины» и княжеские войска стоят на Равнине близ Неаполя. Вместе с ними находятся агары, добрые воины. А скоро подойдут и рати самого роксоланского царя Тасия. Не будет дивом, если они нагрянут сюда завтра и продолжат свою осаду.

– Да, – добавил Миний, – Палак поставил на ноги всех своих князей и призывает роксоланов. Он, конечно, будет продолжать войну против нас. Кто знает, не придется ли нам вновь биться на стенах города? Но не это страшно, а то, что хлеба у нас совсем нет!

Рядом с Диофантом стоял его советник Бритагор, человек высокий и худощавый, с продолговатым бледным лицом, мягкими тонкими губами, всегда изогнутыми в насмешливой полуулыбке, и большими холодными глазами неопределенного цвета.

Полководец посмотрел на Бритагора и усмехнулся.

– Выходит, что мы должны вести войну, имея за спиною голодный город и пустые склады! Не так ли?

Бритагор пожевал мягкими губами и опять насмешливо скривил втянутый рот.

– Наших корабельных запасов хватит на несколько дней, чтобы прокормить одних царских воинов. Жителям мы не можем уделить ни одного сухаря, – ответил он шепотом, – херсонесцы должны сами позаботиться о питании своих граждан. Хлеб же они, так же как и мы, могут взять лишь у крестьян на Равнине, но она занята войсками Палака.

– Значит, надо немедля идти на Равнину! – громко заключил Диофант. – Там мы найдем и хлеб и победу! Здесь нас ожидает голод и осада!.. Херсонесцы помогут нам в походе против скифов своим знанием местного языка, дорог к Неаполю и западным портам. Не так ли, архонты?

– Ты прав, – отозвался Миний, – сейчас промедление подобно смерти. Нужно начинать поход на Равнину!

Через двери храма донеслись истошные крики херсонесцев и проклятия понтийских воинов. Магистраты встревожились, стали недоуменно переглядываться, разводя руками. Дамасикл мигнул Бабону. Тот поспешно направился к двери, но его предупредили.

Вбежал понтийский гоплит. Он был без шлема, черные вьющиеся волосы падали на лоб и плечи. Вместо меча у пояса болтался обломок ножен.

Воин упал на колени и завопил на весь храм:

– Архистратегос!.. Воины Херсонеса убивают понтийцев! Неужели ты не накажешь виновных?

Все увидели, что воин пьян.

Шум со стороны площади усилился. Походило, что там шла и разгоралась потасовка.

– Что такое? – грозно спросил Диофант и, не ожидая ответа, направился к выходу, не обратив внимания на воина, оставшегося стоять на коленях среди храма.

За Диофантом устремились все, кто находился в храме. На улице их встретила толпа пьяных понтийских гоплитов, также изрядно помятых…

– Что происходит? – вне себя заорал Диофант.

– Херсонесцы подняли оружие на твои войска!

– Неблагодарные горожане напали на своих освободителей!

Диофант круто повернулся на каблуках и гневно уставился агатовыми глазами на представителей городской власти.

– Почему же это? – спросил он их, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. – Может, магистраты скажут – в обычае ли у херсонесцев платить за спасение жизни драками и оскорблениями?

– Почтенный Диофант, – ответил Миний с достоинством, – не спеши с суровыми вопросами. Нужно разобраться, в чем дело. Горожане так ослабли от голода, что едва ли могут нанести вред войску царя Митридата, которое многочисленно, не утомлено войной и вооружено лучше, чем римская пехота!.. Обрати внимание, стратег, что твои воины совсем пьяные, а пьяный человек всегда опрометчив и склонен к драке.

Подбежали возмущенные херсонесцы.

– Миний и все магистраты! – зычно вскричал высокий мужчина. – Пьяные понтийцы ведут себя хуже скифов! Обижают наших жен и детей, оскверняют храмы! Они ворвались в храм Девы, ранили привратника, убили Лоху и изнасиловали воспитанниц!

– Ах! – заголосила Мата. – Святыне города нанесено оскорбление!

– Ой, ой, – подхватил Херемон, – что вы говорите!.. Там же дочь моя! Неужели мы для того защищали от скифов наши святыни и очаги, чтобы наши друзья разграбили и осквернили их?.. Горе! Горе!

Старик, спотыкаясь о камни, побежал в сторону храма Девы. Его одежды развевал ветер. За ним с криками поспешила Мата.

Воины Диофанта подбегали с окровавленными лицами, обезоруженные, в разорванной одежде.

– Херсонесский сотник Гекатей со своими воинами перебил целый десяток понтийцев, напав на них врасплох! А за что? За то, что воины были пьяны и веселились!

Диофант побагровел от гнева. Ругаясь и грозя кому-то кулаком, направился к храму Девы, сопровождаемый своими военачальниками и херсонесскими демиургами.

5

Гекатей не знал, что его имя будет произнесено перед лицом совета полиса и высших стратегов понтийского воинства.

Разделавшись с Архелаем, он увидел, что Гедия, рыдая, упала прямо на замерзшую грязь храмового двора, охваченная неожиданной слабостью. Негодование и воинственный пыл, вспыхнувшие в душе молодого воина, сменились чувством острой жалости к девушке и страстным желанием помочь ей. Следуя мгновенному порыву, он кинулся к Гедии со словами:

– Гедия! Не плачь! Обидчик будет наказан!

Но юная жрица не ответила на его слова. Ее тело содрогалось от рыданий. Она сидела на земле, поджав под себя ноги. Обнаженные белые колени упирались в мерзлую грязь. Ее льняное покрывало было разорвано и затоптано сапогами. Растрепанные волосы, густо смазанные маслом, тяжелыми прядями падали на плечи и шевелились от ветра.

Гекатей поднял ее на руки и понес в жилое помещение, вне себя от восторга, что девушка доверилась ему, не пытается освободиться и стать на ноги.

Он занес свою драгоценную ношу в келью Лохи и бережно опустил на убогую постель, постланную на сундуке. При этом не мог не заметить мысленно, что дочь Херемона далеко обогнала своего отца по весу, по крайней мере раза в три. Девушка была так крепка и могуча, что становилось понятным, почему понтийский десятник не мог сразу совладать с нею.

Охваченный волнением, юноша продолжал держать Гедию в объятиях, хотя она уже не нуждалась в его поддержке. Ощущал теплоту ее молодого тела, вдыхал запах ее волос, смазанных душистым маслом, гладил ее по голове, успокаивал, как маленькую Филению, когда та плачет, обиженная Левкием.

Ему казалось, что он держит в руках совсем не ту воздушно-белую богиню, которой он молился издалека, но другую, более земную, близкую и доступную ему, однако не менее прекрасную и желанную.

– Что он сделал с тобою?.. Я убью этого перса!.. Он ударил тебя?

Девушка отрицательно покачала головою. Она нисколько не пострадала, но грубость и непристойные домогательства пьяного чужеземца оскорбили и неприятно взволновали ее. В объятиях Гекатея она стала успокаиваться, но продолжала всхлипывать.

– Не надо плакать, – зашептал юноша горячо, – я твоя защита!.. Готов умереть за тебя!

Он прижался щекой к теплому лбу девушки. Та мягко освободилась из его объятий и, взяв его за руку, уставилась на него блестящими глазами, словно впервые видела его. Их лица почти соприкасались. Были хорошо видны следы слез на ее щеках. Образ любимой стал как бы иным, не таким скульптурно тонким и воздушным, каким представлялся на расстоянии. Лицо юной жрицы по-прежнему казалось изваянным из прекрасного мрамора, но более резкими и крупными штрихами. Однако любовь все толкует в свою пользу. Именно такая Гедия еще больше запала в сердце Гекатея. Его чувства стали определеннее, ярче, к ним добавилось что-то острое, томительное, зовущее. Он хотел многое сказать любимой, но она перебила его словами: