— Этот большой красивый парень — твой жених? — спросила Лил, шмыгнув носом, который был у нее такой же красный, как кампари в ее стакане.
— Нет. Мы с ним просто друзья, — ответила Одетта, нежно обняв Лил за плечи.
Оставив Лил хлюпать носом дальше, Одетта прошла к бару и отыскала взглядом Джимми — эту каменную стену, к которой она уже не раз была вынуждена припадать плечом, чтобы стихия жизни не сбила ее с ног. Глядя на то, как он оживленно переговаривался с гостями и смеялся над их шутками, она невольно задалась вопросом: какого черта он все это делает? Она, Одетта, вынуждена, пусть изредка, общаться с этими людьми — как-никак половина из них ее родственники, а остальные — так называемые друзья детства. Но зачем это ему? И тут она поняла зачем. Джимми в силу своей доброты просто снисходил к этим людям, пытаясь хотя бы на короткое время поднять их до своего уровня; точно так же снисходили к ней, Одетте, ее многочисленные приятели и приятельницы, когда приглашали ее к себе пожить после того, как она лишилась работы и дома.
Выходит, снисходительное отношение к людям — лозунг двадцать первого века? Так сказать, стиль эпохи? На этот вопрос Одетта со всей определенностью ответить себе не могла, а потому решила отказаться от докучливых размышлений на эту тему и смешать себе несколько коктейлей. Она начала с любимых ею бакарди и кока-колы, потом переключилась на ликер «Малибу» с ананасовым соком и закончила пиршество парой стаканчиков виски «Блэк лейбл», которое она разбавляла перно. Пока она все это готовила, употребляла внутрь, а потом, неожиданно развеселившись, ходила танцевать, высокоморальный Джимми изживал свое воображаемое чувство вины перед аморальными братьями Тернер, ведя с ними нескончаемые беседы. Впрочем, Джимми не забывал поглядывать и в ее сторону, поэтому, когда она, натанцевавшись, села к себе за столик и стала клевать носом, он поднялся с места, подошел к ней и со словами: «А ваши-то все уже, наверное, в пикапе», — потащил ее из паба на свежий воздух.
Одетта сама не заметила, как оказалась на улице.
— Куда это ты меня ведешь? — заплетающимся языком спросила она. — Я хочу танцевать…
— Послушай, с чего это ты так напилась, а? — строгим голосом осведомился Джимми, хотя в глазах у него плясали веселые бесенята.
— Захотела — и напилась, — заявила Одетта, поднимая на него глаза и с вызовом на него поглядывая. — Кого мне здесь стесняться? Здесь все свои… Впрочем, я тебя понимаю, — продолжала она говорить, со всхлипом втягивая в себя холодный ночной воздух. — Для тебя эти люди ничто — жалкие серые обыватели, пустое место. Ты с ними не общался — ты до них снисходил. Наверняка и веселье, которое они затеяли, показалось тебе жалким и смешным. Представляю, как ты потешался про себя над их безвкусной одеждой, вульгарными манерами, грубым выговором… Ну так вот: торжественно тебе заявляю, что я тоже плоть от плоти этих людей — и горжусь этим!
— Врешь ты все, — спокойно сказал ей Джимми. — Ни черта ты этим не гордишься. Ведь ты, Одетта, самый настоящий сноб. Ты и на свадьбу-то эту ехать не хотела, поскольку, кроме меня, тебе и похвастать-то было нечем. А ведь я понравился им больше, нежели все то, чем ты обладала до недавнего времени. Все эти люди, которых ты в глубине души презираешь, как выяснилось, ставят на первое место человеческую личность, а отнюдь не материальный успех.
— Воображаешь себя пупом земли, да? — бросила Одетта, злобно сверкнув глазами. — Где уж тебе в таком случае понять, что значит в одночасье потерять все, над чем ты трудилась долгие годы. А любить человека, который тебя не любит, — это ты понимаешь? А знаешь ли ты, что такое оказаться оторванной от семьи и чувствовать себя чужой среди своих близких? Нет, ни черта ты не знаешь и не понимаешь. Потому что ты — законченный эгоист!
— Неправда! — взревел Джимми. Голос у него был такой силы, что селившиеся на окрестных помойках бродячие собаки мигом пробудились и подняли оглушительный лай. — Я хорошо понимаю, что значит потерять все — потому-то я и приехал в Англию и стою сейчас перед тобой. И я знаю, что такое быть оторванным от семьи. И уж, конечно, я знаю, что значит любить человека, который не отвечает тебе взаимностью. Кстати, этот человек стоит сейчас передо мной и на меня смотрит!
По причине выпитых ею многочисленных коктейлей Одетта осознавала слова собеседника с небольшим опозданием, но как только они проникли в ее мозг, там осели и были усвоены, она заметила Рэя, который несмело подошел к ним и смущенно произнес:
— Вы уж извините нас, Джимми, но мы, похоже, маленько подзатопили вашу машину. Дело в том, что у Монни только что отошли воды…
49
— Родилась здоровенькая, красивая девочка. У отца есть желание пройти в палату и взглянуть на мать и дитя? — спросила сестра, вопросительно посмотрев на Джимми.
— Думаю, такое желание у него есть, — сказал Джимми, — но он, к сожалению, работает сейчас за границей. Может быть, в таком случае в палату пройдут бабушка и дедушка?
— Не «бабушка» и «дедушка», а «грандма» и «грандпа», — сказала Клод и, игриво подмигнув Джимми, пошла вместе с Рэем вслед за медсестрой.
Джимми и Одетта легли спать уже под утро — часа эдак в три: после больницы Джимми, как обещал, отвез родственников Одетты домой. Когда Феба впускала его с Одеттой в номер, который снимали Феликс и Мунго, на лице у нее было недовольное выражение.
— Вы же сказали, что приедете не позже часа, — сказала она, зевнув.
— У сестры Одетты неожиданно начались роды, и нам пришлось отвезти ее в больницу, — объяснил Джимми.
— Могла бы и потерпеть, — процедила сквозь зубы Феба, проводя их в крошечную комнатушку рядом с кухней, где стоял небольшой диванчик.
— Похоже, нам опять придется спать вместе, — ухмыляясь, сказал Джимми.
Одетта слишком устала, чтобы спорить. Ей хотелось одного: побыстрее завалиться в постель. Умывшись и почистив зубы, она надела футболку и спортивные брюки и вернулась в комнату. Джимми уже лежал в постели.
— Не храпи, а главное, не вздумай ко мне прикасаться, — заявила Одетта, проскальзывая под покрывало. Чтобы находиться от Джимми на безопасном расстоянии, она расположилась у самого края диванчика.
— У меня бессонница, — напомнил ей Джимми.
Одетта подумала, что ему в таком случае вовсе не следовало бы ложиться. Мог бы посидеть на стуле, почитать книжку. Зато она устроилась бы со всеми удобствами. Диван мал для двоих, это ясно. Зачем же занимать драгоценное место, если не собираешься спать?
— В таком случае первый пункт снимается, и за тобой остается только одно обязательство: ни в коем случае до меня не дотрагиваться, — пробормотала она, начиная погружаться в сон.