больше занимались вопросами заработной платы рабочих, а не проведением необходимых реформ.
Ответственность за вспыхнувшую войну в равной степени несут и социал–демократы, и юнкера, и промышленники. Немецкие социал–демократы поддались националистической пропаганде, основной смысл которой выражает лозунг «Deutschland über Alles» («Германия превыше всего»), и совершили предательство в тот момент, когда впервые испытывалась их верность в отношении международного рабочего движения.
Рассказывали, что руководитель социал–демократов Эберт при поддержке партии дал обещание предотвратить конституционный переворот, если кайзер отречётся от престола в пользу своего старшего внука. Эберт приложил все силы для сохранения монархии.
Когда прошёл слух, что кайзер отрёкся от престола, у здания, где заседали представители социал–демократов, собралась огромная толпа. Народ хотел знать, что происходит, и требовал, чтобы кто–нибудь к ним вышел. Вести переговоры поручили Шейдеманну. Не успел он подойти к окну, как с улицы ворвался человек и стал ему рассказывать, что дальше по улице собралась другая толпа и там Карл Либкнехт собирается провозгласить создание Германской республики. Либкнехт был другом Шейдеманна и руководителем радикальной левой группы. Революция уже охватила Киль и Гамбург, Бавария была объявлена самостоятельной республикой. Шейдеманн понял, что всё могут решить секунды. Он подошёл к окну и вместо объявления об отречении от престола крикнул: «Монархия пала. Да здравствует новая Германская республика!»
Эберту стало дурно, он устроил скандал, когда вернулся Шейдеманн, но провозглашение республики уже нельзя было отменить.
Если бы Либкнехт и Роза Люксембург, эти призрачные борцы за свободу, смогли осуществить революцию, от каких безграничных бед и страданий был бы спасён мир. Немецким шовинистам, мечтавшим о господстве во всём мире, удалось прикрыться Веймарской республикой, ставшей ширмой для немецких юнкеров, за которой они вели подготовку к новой войне.
Когда социал–демократы пришли к власти[690], я снова смог работать в Германии. Купив здание на Унтер ден Линден, 69, я открыл в нём филиал «Шведского экономического акционерного общества». На должность директора был приглашён немец, бывший поверенный в делах «Дойче банка».
Жизнь в Германии была тяжёлой. Нехватка ощущалась абсолютно во всём, народ страдал от опустошительной войны, которая велась во всех соседних странах.
Шведское рабочее движение, получавшее экономическую поддержку от немецких профсоюзов во время всеобщей забастовки, сочло обязанностью предоставить немецким единомышленникам заём. Херман Линдквист поручил это «Экономическому обществу».
Я обратился за помощью к моему другу Юсефу Нахмансону[691]129, который образовал консорциум, состоящий из «Стокгольмского частного банка»[692], «Скандинавского кредитного акционерного общества»[693], «Стокгольмского торгового банка»[694] и «Акционерного общества Гётеборгский банк»[695]. Все члены консорциума в качестве долга выдали по 500 000 крон, в общей сложности 2 млн. крон, которые необходимо было вернуть через два года. На эти средства немецкие профсоюзы должны были сделать закупки одежды и обуви для членов профсоюзов.
Деньги в счёт выплаты долга по мере поступления должны были скапливаться на замороженном счёте в «Дойче банке» и храниться до истечения срока, когда, как предполагалось, 2 млн. шведских крон будут окуплены. Юсеф Нахмансон, как и все другие, был уверен, что немецкие профсоюзы получат большую выгоду от этого займа из–за разницы курса кроны и марки. Что из этого вышло? Курс марки беспрерывно падал на протяжении этих двух лет. Поступившая к оплате сумма соответствовала 400 000 шведских крон. Недоставало 1,6 млн. крон. К истечению срока выплаты долга немецким профсоюзам удалось где–то в Германии купить на марки 1 млн. шведских крон. 600 000 крон внесло в банк Центральное объединение профсоюзов Швеции.
Я часто бывал в Берлине, и после открытия «Экономического сообщества», жил в гостинице «Адлон». Но мне надоела гостиница, и я купил под Берлином, в Далеме, на проспекте Подбельски двухэтажную виллу, расположенную в красивом саду. Я занял первый этаж, а второй сдал директору «Национального банка Германии»[696]. Квартира состояла из 12 комнат со всеми современными удобствами. Дом был построен незадолго до войны. У меня было собственное домашнее хозяйство, поэтому мне, как раньше, не приходилось назначать встречи в ресторанах, я мог принимать гостей в более дружественной обстановке.
В то время я часто встречался с Вильгельмом Янссоном[697], редактором газеты немецких профсоюзов «Корреспонденцблатт». Он начинал свою жизнь садовником в Южной Швеции, затем после многолетнего участия в профсоюзном движении Германии стал его видным деятелем. Мы познакомились в Стокгольме и стали хорошими друзьями. Янссон и я оказались ровесниками, а когда выяснилось, что и Арвид Турберг[698], секретарь Центрального объединения профсоюзов Швеции, родился в том же 1877 году, было решено организовать общество мужчин 1877 года рождения. Вильгельм Янссон услаждал наш слух своими экспромтами на вечеринках.
Вильгельм Янссон познакомил меня с Карлом Легином, председателем немецкой профсоюзной организации, крупным деятелем. Впервые я увидел его мельком на Стокгольмской конференции в 1917 году. Когда я поселился в Берлине, мы стали часто встречаться.
Если я не ошибаюсь, немецкие профсоюзы насчитывали тогда 12 млн. человек и считались, благодаря своей дисциплинированности и духу солидарности, образцовой организацией. После войны власть перешла в руки социал–демократов, первым президентом республики стал Фридрих Эберт, который в молодости занимался изготовлением сёдел. Легин недолюбливал его и поведал мне, что никогда не принял бы приглашения в дом президента.
Часто по утрам Легин заходил ко мне в банк на Унтер ден Линден. Мы говорили в основном о проблемах безработицы, Легин искал идеи для нового поля деятельности рабочих Германии. Мы решили создать акционерное общество. Легин вошёл в него как представитель немецких профсоюзов. Немецкое акционерное экономическое общество должно было стать посредником рабочей силы Германии. Предполагалось, что сырьё будет поступать из–за границы, работа будет выполняться немецкими рабочими и возвращаться в виде готовых товаров (одежды, кожаных и вязаных изделий) непосредственно заказчику. Это обеспечит занятость немецких рабочих, заказчик, в свою очередь, получив беспошлинный товар, выплатит зарплату рабочим и возместит расходы на провоз грузов.
Мы часто обсуждали проблемы России и мечтали о сближении немецкого и русского профсоюзного движения. Легин был заинтересован в крупных заказах из Советского Союза. Получателями заказов должны были стать немецкие профсоюзы, которые затем распределяли бы их по фабрикам. Кроме того, профсоюзы должны были контролировать правильность выполнения работ, увеличивать при необходимости рабочее время и интенсивность труда и удерживать цены на определённом уровне. Эту проблему мы обсудили с находящейся в Берлине советской торговой делегацией, которую возглавлял Стомоняков[699], и с профессором Ломоносовым[700], представителем советского правительства по вопросам локомотивных поставок. Вопреки ожиданиям русские сделали свои заказы непосредственно фабрикантам.
Возмущённый несолидарным отношением русских к немецкому рабочему классу, Легин выступил в печати с