Читать интересную книгу Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

Занялись пытливые журналисты и расследованием дальнейшей судьбы ученого Ласкера, пропавшего в ту самую зловещую ночь, когда под воздействием его недопустимых экспериментов или без оных, самоликвидировался монумент оперного гения.

Самого Лиона Ласкера никто в Москве не видел. Коллеги формировали альтернативные версии. Пессимисты полагали не без оснований, что загребли ученого для досконального дознания какие–то спецслужбы, другие же, настроенные на выживание, утверждали, что пашет их бодрый шеф где–то в дебрях американских "ящиков" на вражескую державу за фантастические бабки. Знала правду одна только бывшая жена Ласкера Галя, поскольку лично перебралась кое с каким барахлишком в деревню Козлище и стала проживать в гражданском браке с остепенившимся и нетерпеливо ждущим дитяти Ласиком. Председатель совхоза "Глубокое" частенько заезжал к ним на газике, вспоминал за бутылкой турнепсового самогона погибших в пожарище Горчаковых и все твердил, что избу их поджег зоотехник Кащенко, переменившийся в своем поведении до неузнаваемости. Настолько, что записался в андреапольскую библиотеку, увлекся выпиливанием при помощи лобзика и пить перестал вчистую. От такого вырожденца можно ждать чего угодно.

Ласкер же слушал председателя плохо, пил хорошо, снова и снова рассказывал про какие–то фигуры, взмывшие из трубы горевшего дома в ночное небо и повторял:

– Я не предатель. Максим вам сам скажет, – при этом показывал алюминиевую трубку калейдоскопа, уцелевшую в огне.

Когда в разговоре поминалось имя Максима или Маргариты, тихий Лапа, сильно поседевший мордой после пожара, выбегал на дорожку и долго там стоял, виляя хвостом, насторожив ухо и вглядываясь в даль.

Аню Илене выписали из клиники со странным заключением "диагноз под вопросом". Кто же признается, что диагноза вообще уже не было? И случилось это после вмешательства знаменитого индусского целителя Саи Бабы. Устроившая телепатический контакт пациентки с Саи Бабой аспирантка кафедры нейрохирургии Маяна Троицкопур, выпустила об "эффекте Илене" основательный труд, в котором подробно описывала процесс исцеления юной москвички от саркомы и добавляла "как и в ряде других аналогичных случаев".

Несколько позже, когда Анюта окончила школу и стала женой Леши, супруги навсегда уехали из Москвы. Леша продал свои замечательные мозги, став научным сотрудником Университета, располагающегося в самой Санта–Барбаре. Тетку Леокадию и пятерых котов они прихватили с собой. Причем уже в Америке выяснилось, что никакого смертельного артрита у Леокадии нет, а есть запущенный ревматизм, который тамошние эскулапы и подлечили. Из пяти же привезенных помойников, по утверждению дипломированных знатоков Всемирной кошачьей лиги, один оказался ценной русской голубой кошкой, а еще двое – чрезвычайно породистыми лесными котами, водившимися только в Сибири сто лет назад.

Аня часто уходила к океану и сидела там словно глухая, не слыша, как теребят ее двухлетние двойняшки. Еще в то утро в больнице, найдя на своей тумбе тюльпаны и розовый листок без слов, пахнущий Маргаритой, она поняла, что сестра улетела на черных конях, а не погибла, как твердили все, в сгоревшем доме. Муж Леша молча обнимал ее за плечи и тоже смотрел в залив вода там играла и улыбалась, словно прозрачные глаза Маргариты.

В Москве кипели страсти. Известный шоу–мен Геннадий Амперс женился на поэтессе Машеньке и выпустил томик "Избранные хренарики". Стихи, тиражом в три тысячи экземпляров распространял он сам на банкете по поводу присуждения его супруги Букеровской премии. Да, верлибры Марии Очумеловой нашли своего читателя в лице международной литературной элиты. Сраженные их свежестью исследователи постмодернизма изощрялись в терминологии, пытаясь охарактеризовать трансцендентальные амбивалентные лексические приемы не в меру одаренной русской поэтессы. В домашней обстановке поэтесса отличалась чувственной требовательностью и имела тонкость поколачивать супруга щеткой от пылесоса.

Значительно менее оптимистично выглядела судьба Гаврилы Латунского (псевдоним Глыбанин), втянутого в разраставшийся процесс вокруг наркомафии. В местах заключения Гаврила получил от собственного адвоката оформленную чин–чинарем бумагу о передачи квартиры в Доме некому Хачику Геворкяну в личную собственность. Бумага была подписана Латунским и он не сомневался, что именно подлец Экстрактов успел подсунуть ее на подпись вместе с заграничными письмами. Только, как показал тюремный опыт, частое упоминание Экстрактова и сопровождавших его бандитов к добру не приводило. Латунского два раза отправляли на медицинское освидетельствование и, выслушав о визите странной троицы, на радость защите признавали нервнобольным. Адвокат Латунского рассчитывал, что именно невменяемость его пациента дает шанс выиграть процесс, отправив триллериста на принудительное лечение.

Однажды принес доброжелательный адвокат своему подзащитному еще один подарок. Это был двухтомник некоего Г. Глыбанина под названием : "Сравнительный анализ подсознательного у Достоевского и Пруста". Ловкий издатель поспешил воспользоваться известным псевдонимом для популяризации труда безвестного графомана. Гаврила заплакал, узнав какой бешенной популярностью пользуется "Сравнительный анализ" у российской читающей публики – тиражи книги давно перекрыли рекорды "Ссученианы".

Произошли кардинальные изменения и в жизни других персонажей этой истории. Мало кто узнавал в веселом улыбчивом старике, просившем милостыню в подземном переходе, бывшего депутата Перманентова. А те, кто узнали, могли бы порадоваться за него. Все началось с того злополучного заседания Думы, когда в воздухе над парламентариями взвились зеленые сотенные купюры. Перманентов замешкался, пытался осмыслить происходящее, а потому денег собрал мало. Видавшая репортаж по телевизору супруга вывернула кармана своего пупсика, ища заначку. Но кроме табачных крошек и огрызка бутерброда с плавленым сыром ничего не обнаружила.

– И ты хочешь сказать, что это все? Я видела, как другие двумя руками хватали, – указала разъяренна женщина на шесть смятых бумажек, предъявленных супругом.

– Я должен их сдать в общественный фонд, – пролепетал нерасторопный Перманентов.

– Что!? Может это твой фонд будет покупать нам стиральную машину? Другие вон на трех иномарках ездят.

– Я – узник совести. Я – независимый и честный. Пойми, Леля.

– Сдавай. Но я уйду, – ледяным голосом декларировала супруга.

Узник совести пошел на попятную, поехал в магазин, уже выбрал машину "Аристон" с сушкой и начал расплачиваться, когда на купюрах обнаружились штампы "Не воруй!", идущие прямо по лицу любимого россиянами президента. Откуда–то выскочил человек с телекамерой и стал снимать мучительно изменившийся крупный план депутата. Оказалось, что он не первый из парламентариев, решивших пустить награбленные средства на персональные нужды. В результате поднявшейся грязной шумихи Перманентов снял с себя полномочия депутата, оставил жену и поселился на даче, утеплив собственноручно крошечную избушку на шести сотках. Там он отдыхал душой, разводя редкие сорта кабачков, патиссонов и тыкв и даже был описан в журнале "Наш сад" в статье "Волшебник живет рядом". Находилось время у Перманентова и для ловли ротанов в маленьком пруду и для перечитывания классики. Лишь два раза в год – в день памятного заседания Думы и собственный день рождения, тянуло садовода в Москву. Обосновавшись в переходе, ведущем к зданию Думы, он клал перед собой обтрепанный картуз и табличку с надписью на французском языке. А когда кто–нибудь, похихикивая, просил деда перевести, тот охотно рапортовал классическое: "Я не ел три дня. Подайте бывшему члену Государственной Думы".

Исчез из поля зрения москвичей и отец Савватий. Зато появился в милиции некий Федул Сиськомац, учинивший на барахолке безобразную драку. Следствие выяснило, что гражданин Сиськомац (церковный псевдоним отец Савватий) напал на гражданина Перцова, торговавшего церковной утварью и образами. Образа и утварь художественной ценности не представляли, но Федул Сиськомац утверждал, что в давние годы собственноручно похитил их из деревенской церквушки, которую затем сжег с целю сокрытия следов преступления. В виду того, что предметы спора материальной ценности не представляли, а подравшиеся стороны пришли к примирению, службы правопорядка дело закрыли, а нарушителей выпустили. Неизвестно, как сложились отношения конфликтовавших сторон на свободе, но вышло так, что Федул Сиськомац прибыл в те новгородские края с большим даром – пожертвовал средства на восстановление прихода, и вернул не только нехитрую утварь захолустной церквушки, но и драгоценную чудотворную икону, украденную им в юные годы и проданную, а теперь с большими трудностями найденную. Местный духовный пастырь, приняв бесценный дар, поинтересовался именем и чином гражданина, но тот не назвался и церковного благословения не принял.