Читать интересную книгу Дитте - дитя человеческое - Мартин Андерсен-Нексе

Жильцы сновали по коридору — кто с пивными бутылками, кто с молочником, — все торопились сбегать в лавку или в булочную, пока они не закрылись. Все здоровались с Дитте, мужчины большею частью весело, а женщины, бросая выразительные взгляды на дверь, за которой шумели дети. Дитте хорошо понимала, что это означает! Люди всегда очень требовательный другим, а у самих, небось, тоже не всегда все в порядке.

Хорошая хозяйка стирает и чинит детское белье и платье в ночь с субботы на воскресенье, чтобы детям было во что одеться, когда они проснутся в праздник утром, — Дитте отлично знала это. Не ее было учить порядку! Но как же быть, если приходишь домой с работы такая усталая, что впору с ног свалиться?

Конечно, не в буквальном смысле. Дитте и не свалилась сразу, как вернулась, а присела отдохнуть немножко и поболтать с соседкой. Но потом, когда надо было приняться за ночную работу, уже не могла держаться на ногах от усталости и сонливости. Не следовало «распрягаться» надо было сразу везти воз дальше, без передышки! Точь-в-точь как старые извозчичьи клячи: стоит им лечь, и они уже не могут встать. Вот Дитте и поплатилась теперь — кругом грязь, беспорядок, дети безобразничают, скачут и разбрасывают постельное белье, горшки и бог весть что-еще по всей комнате, да и сама она на что похожа? Настоящее чучело! Нечесаная, неодетая. Глаза не глядели бы ни на что; тоска и злость разбирали ее — злость и на себя и на людей. Вперед будет умнее, уж больше не станет так делать.

Вдруг она бросила работу и прислушалась: дети что-то подозрительно притихли. Она поспешила в комнату. Они сидели все в кучке — с братишкой посредине — на полу у окна. Дверца стенного шкафчика под окном, где Дитте хранила провизию, была открыта, а содержимое разбросано по полу. Детское судно, которое они подтащили к окошку, чтобы встать на него и посмотреть на двор, было опрокинуто, и все это посыпано сверху мукой, чтобы прикрыть безобразие. Ужас! Ужас! И чудесная мука, из которой Дитте собиралась напечь блинчиков к обеду, погибла! А яйцо, припасенное, чтобы сдобрить блинчики, ребятишки разбили и вымазали себе головы. На что они вообще стали похожи — все в грязи, в скорлупках! И смеяться и плакать впору! Дитте принялась было расправляться с ребятами, осыпая их бранью и немилосердно шлепая, но потом упала на стул и принялась всхлипывать вместе с ними.

. — Да, да, хныкайте теперь, — выговаривала она сквозь слезы, — вы и сами не знаете, что натворили! Ну, где я теперь возьму вам обед?

Однако она скоро поднялась — белье закипело в котле, ж вода могла перелиться через край.

— Ну, сидите теперь, и боже вас избави прыгать на пол!

Она решительно усадила их на кровать и устремилась в кухню. Ребятишки хныкали, косясь на дверь.

Некоторое время она усердно старалась наверстать упущенное, но работа что-то плохо спорилась сегодня. Она ощущала слабость и тяжесть в животе и в коленях. После рождения малютки Георга у нее снова появились крови, несмотря на кормление грудью. Видно, она не успела толком оправиться после родов и окрепнуть.

Она присела и, уронив руки на колени, задумалась… А может быть, и не думала ни о чем, просто отдыхала в минутном забытьи. Откуда-то доносился монотонный детский плач, такой отдаленный, что мог сойти за тягучую, однообразную песню. Это, верно, миссионеров уродец. Он вечно плакал — если не строил каких-нибудь каверз. Ему было всего три-четыре года, но просто невероятно, чего он только не вытворял. Родители были люди серьезные, молились каждое утро и каждый вечер, и прямо непостижимо было, как это мог уродиться у них такой ребенок! Счастье, впрочем, что он попал к людям столь долготерпеливым. Дитте по себе знала, как легко выйти из терпения.

Звуки знакомых шагов по лестнице заставили ее испуганно встрепенуться, торопливо накинуть на себя кофточку и пригладить волосы. Вся красная, она склонилась опять над корытом.

— Э, да ты за воскресной работой! — сказал Ларc Петер, еще не успев войти. — Здравствуй, девчонка!

Голос его стал тише. Сине сумела приглушить его, но в нем все еще слышалась прежняя теплота.

Дитте вытерла для отца табурет и снова взялась за стирку.

Ларс Петер ездил в Мальмё и стал рассказывать о своей поездке и еще кое о чем. Дитте не проявила никакого интереса, не задала ни одного вопроса, и он приостановился, поглядывая на нее.

— Я, пожалуй, не совсем кстати сегодня, — сказал он наконец, положив руку ей на спину. — Какого черта ты так заработалась? Сегодня ведь воскресенье!

— Право, не знаю, — неохотно ответила Дитте. — Наверное, потому, что ленилась всю неделю!

— Ну, это чертовски мало на тебя похоже, — засмеялся Ларc Петер. — Просто у тебя дела выше головы. Не под силу справиться.

— Ну, — последовал ответ, — дела у меня не больше, чем мне по силам.

— Что-то не верится! Ты, как эти помидоры, что теперь сажают повсюду, — чересчур ретива. Если их вовремя не ощипывать, они выгоняют одну завязь за другою, а плодов-то взрастить и не в силах.

— Это небось Сине так думает? — сказала Дитте. — Что ж, не всем быть одинаково домовитыми и благоразумными.

— Да, что касается сердца, то благоразумия с тебя не спрашивай! — ласково сказал Ларc Петер. — Говорю: сердце у тебя чересчур ретиво, и как только ты с ним справляешься!

Дитте улыбнулась:

— Вот и доктор говорил то же самое, когда я болела. Нашел у меня расширение сердца.

— Да, да, но с этим шутки плохи. А как поживают дети? — спросил он, вставая.

— Дети спят, — ответила Дитте. — Очень рано проснулись сегодня.

Она невольно сделала шаг к дверям, но Ларc Петер опередил ее.

— Ну, странная у них манера спать, — засмеялся он и отворил дверь.

Малыши, услыхав его голос и торопясь опередить один другого, кубарем скатились с постели и теперь валялись на полу, стараясь выпутаться из одеяла. Потом они оба повисли на нем и вцепились в оттопыренные карманы пальто.

— Ты что-нибудь принес нам? — кричали они, теребя его.

Да, в огромных карманах Ларса Петера всегда были припрятаны какие-нибудь гостинцы, привезенные из последней поездки. На этот раз под рукавицами и платком оказались яблоки и груши; они немножко позавалялись и испачкались, но были удивительно вкусные. А из внутреннего кармана он извлек кое-что для Дитте — домашнюю колбасу с аршин длиною.

— Я привез ее, с Песков, — сказал он. От фогта. Помнишь, как они вас приютили и потом отвезли домой, когда вы в детстве вздумали прогуляться одни?

Дитте отлично помнила, но ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. И недосуг ей вспоминать о том, что было сто лет назад! Теперь на обед есть что подать. Только бы отец ушел поскорее, чтобы ей успеть привести в порядок детскую одежду.

— Ну, видно, пора мне и восвояси, — сказал Ларc Петер, словно угадывая ее мысли.

Но ненадолго оставили ее в покое, — скоро на лестнице опять послышались знакомые шаги. Дитте не на шутку рассердилась: меньше всего хотелось ей, чтобы Карл застал такой беспорядок. Он молча пожал ей руку и присел на табурет, хотя она и не пригласила его садиться.

— Ты, видно, занята, — сказал он, помолчав.

— Да. Лучше тебе уйти и вернуться через часок. Тогда я буду готова, — отрывисто проговорила она.

— Хорошо. Я думал, что ты уже готова, скоро одиннадцать часов. — Он спокойно поднялся. — Ну, что ж тут такого? Ничего не поделаешь!

— Да, разумеется!

И он взялся за ручку двери.

— Нет, я не хочу, чтобы ты входил туда сейчас, — остановила его Дитте за рукав, — там еще беспорядок.

— Ну, я-то не прибавлю беспорядка, если войду туда, — возразил он.

Она слышала, как он разговаривал с детьми, но не могла решиться войти туда сама и закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

— Что с вами? — доносился из комнаты голос Карла. — Чего это вы валяетесь до сих пор? Живо одевайтесь и пойдем гулять на луг, лакомиться пряниками.

— Нам не во что одеться, пока мама не выстирает, — заявил Петер.

Карл показался в дверях кухни.

— Так им, бедняжкам, совсем не придется вставать сегодня?

— Я могу просушить все утюгом, — ответила Дитте, не глядя на него. — Я сейчас кончаю стирку.

— Нет, где же тебе успеть. А жаль, они так редко гуляют.

Дитте горько расплакалась.

— Чем же я-то виновата? Разве я по своей охоте мыкаюсь с утра до вечера и не успеваю улаживать за ними? На еду им едва наскребешь, где ж тут о другом думать! Или я, по-твоему, трещотка — языком треплю на лестницах, или лежебока — в постели валяюсь да дрыхну?

Нет, ничего такого Карл не думал.

— Но ты могла бы, пожалуй, устроиться иначе, — сказал он и, чтобы успокоить, обнял ее за плечи.

Но она стряхнула с себя его руку и нагнулась над лоханкой, спиною к нему. Он постоял немного в нерешимости и пошел.