Читать интересную книгу Простые смертные - Дэвид Митчелл

– Если вы не можете решить, Джейфет, то это всегда только три.

Маза Колофски (она трудится над романом «Horsehead Nebula»[220]; утопией о жизни на Земле после того, как страшная эпидемия уничтожила там всех особей мужского пола) подняла руку:

– Будут какие-то задания на каникулы, Криспин?

– Да. Сочините пять писем, адресованных вам самим, от каждого из пяти ваших главных персонажей. Все знают, что такое письмо?

– Мейл на бумаге, – быстро сказал Луис Баранкилла (роман «The Creepy Guy in the Yoga Class»[221] об отвратительном ползающем парне, который посещает класс по занятиям йогой). Мои доинтернетовские рекомендации постоянно служили предметом шуток. – И что мы должны в этих письмах написать?

– Вы должны описать жизненные истории придуманных вами персонажей. Кого ваши герои любят, что они презирают, каковы их образование и профессия; в каком состоянии их финансы; каковы их политические взгляды и социально-классовая принадлежность? Чего они боятся и какие скелеты спрятаны у них в шкафу? Есть ли у них патологические склонности? О чем они больше всего в жизни сожалеют? Кто они – верующие, агностики или атеисты? Насколько их страшит смерть? – Я вспомнил о Холли, подавил вздох и решительно продолжил: – Случалось ли им когда-нибудь видеть труп? Или привидение? Насколько они сексуальны и какова их сексуальная направленность? Стакан для них наполовину полон, наполовину пуст или же просто слишком мал? Как они одеваются – это щеголи, или просто следят за собой, или же плечи у них постоянно в перхоти? Это личные письма, так что вам следует учесть, как именно разговаривают ваши герои. Можно ли назвать их речь «сладкозвучной», или же они формулируют свои мысли «кратко и четко»? Любят ли сквернословить или не склонны к богохульству? Записывайте те фразы, которыми они (по вашей вине) невольно злоупотребляют. Когда они в последний раз плакали? Способны ли они спокойно рассмотреть чужую точку зрения? В лучшем случае одна десятая того, что вы напишете, войдет в основную рукопись книги, но эта одна десятая должна быть написана так, чтобы вы слышали, – и я для наглядности постучал по столу костяшками пальцев, – звонкую плотность дубовой древесины, а не тухлый звук клееных опилок. Да, Эрсилия?

– Мне кажется, – презрительно поморщилась Эрсилия Хольт (триллер под названием «The Icepick Man»[222] о борьбе «Триад» с группировками талибов в Ванкувере), – это… не совсем нормально – писать письма самому себе?

– Согласен, Эрсилия. Писатель всегда, можно сказать, флиртует с шизофренией, подкармливает синестезию и охотно привлекает на помощь обсессивно-компульсивный синдром. Ваше искусство питается вами, вашей душой; да, вы в определенной степени тратите на свои произведения собственное душевное здоровье. Если вы будете писать такие романы, которые стоит читать, ваш разум наверняка окажется слегка сбитым с толку, а ваши отношения с другими людьми вполне могут полететь в тартарары, зато ваша жизнь станет значительно объемней, и ее границы невероятно расширятся. В общем, я вас предупредил.

Мои десять аспирантов окончательно помрачнели. Ничего, пусть приобщаются.

– Искусство пирует на трупе своего создателя, – провозгласил я напоследок, решив окончательно их добить.

* * *

В помещении нашей кафедры не было никого, кроме Клод Мо (медиевистки, работающей по договору и не имеющей постоянной ставки) и Хилари Закревски (лингвистки, тоже не имеющей постоянной ставки); обе сидели у камина и внимательно слушали умствования Кристины Пим-Лавит (завкафедрой политологии и одновременно председателя должностной комиссии). Обе соискательницы понимали, что если их попытки получить ставку в Блитвуде закончатся крахом, то ни один другой колледж из «Лиги плюща» им места не предложит. Кристина Пим-Лавит помахала мне рукой, подзывая к себе.

– Присаживайтесь, Криспин, я рассказывала Хилари и Клод, как я проколола шину, когда везла Джона Апдайка и Афру Бут в свою мастерскую в Айове – вы ведь с ними обоими знакомы, насколько я знаю?

– Весьма поверхностно, – сказал я.

– Не скромничайте, – сказала эта высокооплачиваемая властительница преподавательских ставок.

Но я вовсе не скромничал. Я действительно как-то брал интервью у Апдайка по просьбе «New Yorker», но тогда я был еще «анфан террибль британской словесности» и имел какой-то вес в писательском мире США. А что касается Афры Бут, то мы с ней не виделись с тех пор, как она в Перте пригрозила мне судебным иском, – бог знает сколько лет тому назад. Мне совершенно не хотелось разговаривать на эту тему; даже необходимость проверять студенческие работы – меня поджидала на письменном столе целая стопка – больше не казалась мне такой уж неприятной, так что я поспешно извинился и сказал, что у меня еще много работы.

– Неужели вы будете проверять студенческие работы в последний день семестра? – с притворным ужасом воскликнула Кристина Пим-Лавит. – Ах, если бы все наши преподаватели были столь же добросовестны, как вы, Криспин!

Мы условились, что непременно встретимся позже на рождественской вечеринке, и я устремился по коридору к своему кабинету. Как приглашенный профессор я мог бы и не участвовать в общественно-политической жизни кампуса, будь она проклята, но если на будущий год мне предложат полную ставку, то придется нырнуть в это дерьмо так глубоко, что будут видны только подошвы моих ботинок. Однако мне была очень нужна эта ставка. Тут сомнений быть не могло. Еще хорошо, что удалось реструктурировать мой долг издателям – это путем сложных переговоров устроил мой бывший агент Хол; но теперь семьдесят пять процентов моих, все еще порой поступающих, роялти от продажи книг приходилось отдавать бывшим издателям, и мне, естественно, была очень нужна работа «с прилагающимся жильем». Мне все-таки удалось сохранить дом в Хемпстеде, но, к сожалению, в настоящее время он находился в руках риелтора, сдающего его внаем, а деньги, которые я за это получал, уходили на выплату алиментов Зои. Зои начисто отказалась обсуждать заново тему алиментов: «С какой стати, Криспин? Неужели дети должны страдать, потому что твоя испанская подружка забеременела? Серьезно, Криспин, ну с какой стати?» Кармен, разумеется, не стала вешать на меня никаких обязательств, но уход за ребенком стоит очень и очень немало даже в Испании.

– Кто это, Криспин? – Иниго Уайлдерхофф с грохотом спускался по лестнице с увесистым чемоданом; его роскошные, как у телеведущего, белоснежные зубы так и сверкали. – Я направил вашего старого друга к вам в кабинет буквально минуту назад.

Я остановился.

– Моего старого друга?

– Вашего друга из Англии.

– Он назвался?

Иниго задумчиво погладил свою профессорскую бородку и сказал:

– А знаете, по-моему, нет. На вид ему лет пятьдесят. Высокий. На глазу повязка. Извините, Криспин, но меня внизу ждет такси, так что я должен бежать. Повеселитесь сегодня на вечеринке и за меня. Au revoir[223], до января.

Я еще успел сказать «Берегите себя», но чемодан Иниго Уайлдерхоффа уже грохотал где-то у подножия лестницы.

Повязка на глазу? Одноглазый человек?

Успокойся. Успокойся.

* * *

Дверь в мой кабинет была распахнута настежь. Нашей секретарши нигде не было видно – охрана в Блитвуд-колледже весьма расхлябанная, а до ближайшего города – две мили. Я осторожно заглянул внутрь… Никого. Возможно, это был просто студент со старшего курса в корректирующих очках, которые Уайлдерхофф принял за повязку; возможно также, он говорил с относительно британским акцентом; возможно, он просто хотел, чтобы я подписал ему книгу, а потом заглянул в кабинет, увидел, что меня нет, и тактично удалился, решив подождать до 15:00, когда «хирург» начнет свой официальный прием. Ну и слава богу! Испытывая огромное облегчение, я подошел к письменному столу, собираясь спокойно поработать.

– Дверь была открыта, Криспин.

Я вскрикнул от неожиданности и резко обернулся, смахнув со стола на пол ворох бумаг. У книжного шкафа стоял какой-то мужчина. И на глазу у него действительно была повязка.

Ричард Чизмен. Продолжая стоять совершенно неподвижно, он заметил:

– Похоже, я тебя напугал своим появлением.

– Ричард! Черт побери, ты действительно здорово меня напугал!

– Ну, извини, я, черт побери, не хотел.

Нам бы следовало обниматься и хлопать друг друга по спине, но я просто смотрел на него, открыв от изумления рот. Вся былая полнота Ричарда Чизмена исчезла – на это хватило и месяца той «диеты», которой ему пришлось придерживаться в латиноамериканской тюрьме; зато теперь, когда он был одет вполне нормально, сразу было видно, каким он стал крепким, мускулистым, жилистым и толстокожим. Повязка на глазу – а это-то когда с ним случилось? – делала его похожим на израильского генерала.