Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

Будь у него семья, квартира – другое дело. В конце концов, ради блага семьи многим приходится жертвовать, нужны очень веские основания, чтобы бросать насиженное место и тащиться в неизвестность. Но что ему-то? В его жертвах никто не нуждается, да и жертвовать ему нечем.

Будь у него возможность часто видеться с сыном, влиять на него, участвовать в его воспитании… Нечего и думать! Марина и раньше делала все по-своему, не считаясь с его мнением и желаниями, а теперь сын для него потерян, во всяком случае, до той поры, когда научится читать отцовские письма и вразумительно отвечать на них.

И что же у него осталось? Любимая женщина?

Жанна как-то призналась, что если решится выйти второй раз замуж, то регистрироваться не станет и детей больше не хочет. Сказано это было для него, и он ответил, что разделяет ее взгляды. Действительно, зачем лишняя печать в паспорте? Коль поживется, так поживется и без печати, а нет – так никакая печать не удержит. И если они с Жанной сойдутся, то связывать их будут только добрые чувства – самая прочная связь и самая ненадежная. Порывать трудно в первый раз, потом проще и с каждым разом проще.

Пока она ласкова с ним, покладиста, а пойдут будни с унылым однообразием домашних обязанностей – как тогда? Она, судя по всему, девочка с запросами, и он парнишка с характером, хватит ли у обоих терпения и чувства юмора? А если когда-нибудь она даст понять, что он – примак?

Что-то слишком ко многому ему предстоит приспособиться – к характеру будущей жены, к роли примака, к работе, о которой раньше и думать не хотел, к самому сознанию, что приходится приспосабливаться. Как после этого уважать себя? И кем бы он стал, такой приспособившийся? Вообще, сердечная привязанность – не повод для того, чтобы мириться с долгой полосой неудач. Любим друг друга – значит, следуй за мной.

Ну, а куда следовать ему самому – это вопрос давно решенный. Конечно, хотелось бы выложить перед Князевым новенький кандидатский диплом, позадаваться немного – дескать, держись теперь, трапповый комплекс и габбро-долериты! Поработал бы у него еще сезон, присмотрелся бы, а там можно было бы показать производственникам, на что способна петрография… Мечты, мечты! Он привезет Князеву трудовую книжку с двумя последними записями, привезет диаграммы с замерами, честно все выложит. Какие еще нужны доказательства? Он, так сказать, выполнил наказ, вернее, приложил все усилия, чтобы выполнить, а то, что не получилось – ну, так это наука, в которой никто ни от чего не застрахован. Во всяком случае, совесть его чиста, научная совесть. Князеву это будет понятно.

Тут Заблоцкий по странным законам памяти вспомнил вдруг, как Князев прямо, открыто глядел в лицо начальника экспедиции, когда тот прилетал на вертолете в связи с находкой рудного валуна, и впервые, может быть, спохватился, что так ведь и не знает, чем закончилась эта история, дали Князеву возможность проверить свое открытие или сочли его незначительным и предложили проводить поиски в другом месте. Север – он большой…

И вспомнилась Заблоцкому лекция доктора наук Белопольского, слова о необъятной Сибири, для постижения которой не хватит и жизни, о той манящей и загадочной стране, которой предстоит осенить его широким, крылом своих просторов и укрепить в намерении честно и с пользой прожить свой век.

Как доверчивы к нам, взрослым, дети, и как они беззащитны перед нами, не ведая наших помыслов.

Вспомнился пустячок: Марина первый раз вела Витьку в процедурный кабинет на укол, а тот, ни о чем не подозревая, радуясь, что пойдет гулять, спокойно дал себя одеть, на улице оживленно вертелся по сторонам, в коридоре поликлиники разглядывал картинки, ничуть не противился, когда ему приспустили колготки вместе с трусиками, и лишь когда в тощую его ягодицу вонзилась игла, рванулся на руках у матери, тоненько заплакал…

Как доверчивы к любимым любящие…

Был поздний вечер, а может быть, – ночь. Раздвинутые на окне шторы не мешали любопытной луне заглядывать в комнату, в приоткрытую форточку сквозила свежесть. Заблоцкий лежал в чужой постели, неторопливо курил, к плечу его прижалась грудью Жанна и, захватив пальцами прядь своих волос, щекотала ему шею. В соседней комнате в деревянной решетчатой кроватке на колесиках спал Димка. Хозяйку дома, мать Жанны, спровадили погостить у родственников.

Заблоцкий все курил, молчал, сигарета описывала дугу от губ к пепельнице, стоявшей рядом на стуле, и Жанна негромко сказала, как всегда говорила в такие минуты:

– Ну, поговори со мной.

– О чем?

– О чем хочешь… Смотри, какая луна. И тихо. Как в детстве.

– Да… Только мы взрослые.

– Луна как в детстве, а мы – взрослые. А потом будем старые, а луна все равно будет, как в детстве.

– Она будет светить нашим детям.

– Твоему Витьке и моему Димке.

– Странно представить… Витька когда-нибудь будет вот так же обнимать женщину и смотреть на луну…

– И Дима тоже… Только мы этого не увидим.

– Мы многого не увидим. Я – особенно.

– Ничего… Витька подрастет и будет бывать… у тебя.

– Давай лучше про луну.

Она нежно погладила его своей мягкой ладошкой по щеке, по шее, по груди.

Подавила вздох и указала в окно на луну:

– Сколько сейчас на нее парочек смотрит…

– А нам лучше всех.

– Может быть… Тебе правда хорошо со мной?

– Хорошо, Жанка. Бывает очень хорошо.

– А сейчас?

– И сейчас хорошо.

– Просто хорошо? Без очень?

– Очень, очень, очень хорошо. И немного грустно.

– Да… Когда очень хорошо, всегда немного грустно. Наверное, оттого, что все хорошее кончается. Правда?

– Рано или поздно кончается. Мне вот уезжать скоро…

– Геологи всегда уезжают куда-нибудь. Это ты нам с Мариной еще при первом знакомстве рассказывал. Помнишь? Геологи уезжают в экспедиции, а жены и подруги их ждут.

– Запомнила… А ты умеешь ждать?

– Не знаю. Не приходилось. Некого было ждать. Разве что любезного супруга, когда он вечерами в пивнушке задерживался. А так – не приходилось.

– Ну, а если долгая разлука? На годы. Скажем, длительное путешествие или… Ну, тюрьма, например. Знаешь, в народе говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся…»

Жанна приподнялась на локте, встревоженно заглянула ему прямо в лицо.

– Ты что это о тюрьме заговорил? Алька! Ты меня не пугай… Господи, только этого еще не хватало! Один – пьяница, второй – арестант. Ты что? Натворил что-нибудь?

– Да нет, ну что ты, успокойся, пожалуйста, не бери в голову, это я так…

Благодарный ей за этот испуг, он прижал ее к себе, гладил по волосам, по шелковистым плечам, дышал ее запахом, и она притихла под его руками, а потом высвободила свою руку, обняла его за шею, нашла мягкими губами его губы, и лодочка их любви вновь оттолкнулась от берега, и волна подхватила ее и понесла дальше и дальше, на глубину…

А потом он сказал:

– Все хотел тебя спросить… Где ты бывала?

– В каком смысле?

– В географическом. Карта нашей Родины и запредельные территории.

– В запредельных не приходилось, копила деньги на кооператив, а у нас где я была? Москва, Ленинград, Киев, Житомир – в Житомире тетка. Прибалтика: Рига, Дубулты. Крым, Геническ. Все. А что?

– Да так, для разговору. А на востоке не была? На Урале, в Сибири?

– Зачем мне там бывать? Там у меня никаких интересов.

– Для общего развития, хотя бы.

– Мне моего развития хватает и здесь. Что я там не видела? Я и так знаю, что такое Сибирь. Летом там комары не дают вздохнуть, а зимой – морозы. И живут там разные неудачники, которые привыкли, которым нигде больше места не нашлось. Что я, не права, скажешь?

– Ну, ты даешь! – засмеялся Заблоцкий. – Кто это тебе такую информацию выдал?

– Приятельница одной моей знакомой рассказывала. Она жила несколько лет в этом… То ли в Норильске, то ли в Новосибирске, не помню… Вдобавок, говорит, голодно, в магазинах один хек серебристый, маринованная капуста в банках и консервы «Завтрак туриста»…

– Погоди, погоди. Норильск и Новосибирск – это совершенно разные пояса. Новосибирск – юг Западной Сибири, а Норильск – Заполярье, уж там снабжение по самой высокой категории.

– Ну, не знаю. За что купила, за то и продаю. А ты-то чего из себя знатока строишь? Ты-то откуда Сибирь знаешь? Из окна вагона разглядел?

Что было сказать ей на это? Сибирь… Его с детства смутно волновали такие понятия, как «Север», «тайга», «белое безмолвие». Возможно, причиной тому был Джек Лондон, которого он перечитал от корки до корки, но великий американец писал не только о Севере, гораздо больше у него написано о путешествиях по южным морям, а ведь не тронула его, Заблоцкого, экзотика, не проникла в душу, и никогда ему не хотелось стать моряком. А полярным исследователем – хотелось, мечталось. Что же это было – некое предначертание? Сперва он не внял ему, потом отмахивался, как от блажи, – до того ли, в самом деле? Аспирантура, Витька, дела семейные, диссертейшн. Но когда год назад его постигла первая серьезная неудача в жизни, куда он бежал в поисках исцеления, где скрывался и зализывал свои раны? На Севере…