колдунов правая рука к левой ноге, левая рука к правой ноге. Казалось, колдун давно мертв. Его заросшее по самые глаза грязное лицо задрало давно не стриженую серую от пыли бороду вверх.
Монах положил ведуна у самой черты охранительных письмен и стал с силой растирать лицо и руки жалкого крысоподобного человечка, вид которого никак не вязался со всеми предосторожностями его содержания. Спустя недолгое время колдун застонал. Князь отстегнул фляжку и бросил монаху; Дай ему вина.
— Но…
— Я сказал: дай ему вина. И принесите доброй еды. Похоже, ему понадобятся все его силы.
Колдун присосался к роскошной, оплетенной золотым шнуром княжеской фляге, перевел дух, повернул голову с загоревшимися недобрым огоньком маленькими глубоко посажеными злобными глазками, оглядел с ног до головы князя и его немногочисленную сейчас свиту, сплюнул и неожиданно глубоким голосом сказал:
— Ничего себе так винцо. Значит, потребовались мои услуги, а? Что же такое происходит, если род Боридов приходит за помощью к старому врагу? Старик наступил на гордость, чертовски занимательно! Никак наверху происходит Историческое Событие?
— Старый князь умирает или уже умер. Я же не знал о твоем существовании на этом свете, и намеки твои мне непонятны, — сдержанно отвечал князь:
— Хочешь ли ты оказаться на свободе?
Колдун принял сидячее положение. Быстрота движений этого истощенного холодом и недоеданием человечка была невероятной, и тем неприятнее становилось его сходство с облезлой крысой:
— Вон даже как? Ну это еще подумать надо. Что захотят в обмен от меня? Цена-то не может быть маленькой, как я понимаю, а?
Князь снова сдержался, плавно вздохнул, снова ощутив исходящий от пленника звериный запах:
— Что ты знаешь о происходящем в стране?
— Ничего. Этот глупый монах последние десять пет говорит только о вере и вечности. Если у него бывает настроение поболтать. Предыдущий был ничем не лучше. Наверно, они все такие. Хотя…
Колдун задумался, поблескивая глазками, забормотал:
— Большое сражение, вы его проиграли, где-то под Полуночными Горами, еще несколько неудачных битв, каждый раз все ближе к столице…
— Значит, вы говорили не только о вере? — с внезапно вспыхнувшим раздражением спросил князь: — А, теперь это неважно. Да, безымянный, примерно так всё и было. Со стороны Великой Пустыни пришли несметные орды людей, одетых в плохо выделанные мешковатые, косматые шкуры, с дикими обрядами и непонятной ненавистью они уничтожали всех, кого им удавалось захватить. Перед их исступленными толпами пали приграничные крепости севера. Мы дали сражение так скоро, как только смогли, и… — голос князя прервался, он глотнул злую слюну, сжал губы, — Они теперь здесь, Под стенами столицы. Не знаю, чем ты прогневал моего дядюшку, но он был уверен, что твои чары способны остановить нашествие. И если ты можешь сделать это, то вот мое слово: уничтожь их, и ты станешь свободен, и воздадут тебе почести, и любые вещи в сокровищнице ты сможешь взять себе. А потом ты уйдешь, куда пожелаешь, и никто не остановит тебя. Но если возьмешься и не сможешь — о, тогда тебя ждет долгая смерть.
Наступила тишина, которую нарушали лишь удары звонких капель да дыхание людей. Колдун пошевелился:
— Ты ждешь ответа? Сейчас я не готов ответить тебе. Может быть, мне придется выбрать смерть, кто знает?
— Даю тебе пять минут на раздумье, — отрывисто сказал князь, поставил на пол перед собой крошечные песочные часы, — Я так привык. И кто ты такой, чтобы указывать князю?
Колдун неожиданно расхохотался, и стоящий неподалеку от того угрюмый монах покрепче взял в руку тяжелые каменные четки. Неожиданно любезным тоном юркий человечек сказал:
— Пять минут, говоришь ты? Но я могу побеспокоить своего хозяина не всегда, и не всегда он отвечает сразу. И еще мне необходимы две вещи: плотно поесть, чтобы набираться сил, да нужен мой мешок с колдовским имуществом. Без него я не смогу обратиться к силам, необходимым для твоего дела. А если потребуется что-то там еще, так пустяки, которые нетрудно отыскать и в осажденном городе. Ага, вот уже и еду несут…
Колдун выхватил из рук монаха котелок с похлебкой, ложку и стал шумно хлебать горячий мясной отвар. Князь отвел глаза. Только суровое воспитание мешало ему сейчас повернуться и уйти, прекращая унижение. Только с детства внушенная ответственность за других людей, оказавшихся сейчас под угрозой страшной смерти принуждала смирять гордость и самолюбие. Скоро безобразное чавканье прекратилось, раздалось бульканье княжеской фляги, затем колдун вздохнул, почесался и пробормотал:
— Негоже, конечно, появляться перед моим Владыкой в эдаком затрапезном виде, ну да ладно. Как только принесут мой гадательный мешок, я попробую вызвать его. Да вели, князь, чтоб принесли тебе кресло, коли хочешь смотреть, дело-то небыстрое. Хорошо, если к утру управимся…
— Господин! Господин! — прервал колдуна крик, — Они идут на штурм!
— Поговорим позже. Сейчас мое место среди воинов, — бросил юноша, повернулся на каблуках, — В пище и прочих человеческих нуждах не отказывать.
— Что же, в долгу не останусь! — услышал он колдуна и тут же забыл о нем, почти бегущий обратной дорогой навстречу гари, звону оружия, завыванию остервенело лезущих в разбитые ворота кочевников, облачаясь по дороге в доспехи, с которыми ожидали его сестры у дверей Главной башни, выхватил меч, и неведомая прежде сила потекла от старинной рукояти, увлекая в самое пекло боя. Незнакомым хриплым и страшным голосом заревел старинную боевую песню. Время стало подобным воде, и воздух стал упруг и неподатлив, и люди двигались в густом сиропе времени, с напряжением погружая друг в друга медлительное оружие. Не одна голова в косматой остроконечной шапке поднялась в воздух, медленно кувыркаясь и поливая окружающих алыми шариками крови, прежде чем княжеские воины воспрянули духом, а в белесые глаза людей Диких Орд проник ужас. И захохотал князь, глядя в расширяющиеся все больше глаза своих врагов.
2. Френдхауз
— Чудесная пора, — сказал невысокого роста длинноногий парень через пятиметровое ледяное зеркало замерзшей речки другому, рослому, лениво подергивающему маленькую зимнюю удочку, сидя на алюминиевом по виду контейнере.
Странная одежда, слишком тощая для тридцатиградусного крещенского мороза, абсолютно не беспокоила их. Только внимательно приглядевшись, можно было увидеть чуть искрящиеся пузыри, охватывающие почти по-домашнему одетых рыбаков, одних на подметенном недавней поземкой речном льде.
Одеяния составляли смесь веков и народов — долговязый и рыжий юноша носил джинсы, застиранные почти до естественного цвета их материала, странные, словно приклеенные к ногам короткие сапожки из дырчатой очень тонкой и мягкой кожи и черный, видавший виды халат, с шитыми когда-то золотом, но уже сильно испорченными долгой ноской и небрежным