— Да, сэр…
По дороге домой, в машине, Седрика не покидала мысль о том, как в общем-то мало совершенно и еще менее справедливо устроен этот мир. Его предки были одними из первых английских переселенцев в Страну Белого Длинного Облака — Аотеароа. Прапрадед Ирвин по материнской линии был сержантом королевской армии и не раз отличался в маорийских войнах. О прадеде со стороны отца, Робертсе, скупая семейная молва глухо сообщала, что он был беглый политический каторжанин. В отличие от многих новозеландцев в семье Томпсонов никогда не говорили об Англии как о бывшей и далекой, но все же родине. При удобном случае со сдержанной гордостью замечали: «Мы — киви с головы до пят».
Единственным документом, которым Седрик дорожил и неизменно имел при себе, был членский билет Общества первооснователей. Запись в нем свидетельствовала: «Представители семьи Томпсон действительно прибыли в Новую Зеландию в 1839 году на борту брига «Тори».
…Отец Седрика, Гордон-младший, имел небольшую ферму в окрестностях Крайстчерча. Хозяйство было бедное. Семья едва сводила концы с концами. Отец погиб в апреле 1915 года при высадке австралийско-новозеландокого десанта в Галлиполи. Дафни Томпсон продала ферму за гроши и перебралась с сыном в город. То ли жизнь была тяжела, то ли тоска по любимому мужу подточила ее здоровье, молодая вдова истаяла быстро и тихо, как пятицентовая рождественская свечка. Смерть ее выявила неожиданное и печальное обстоятельство: у Седрика не осталось даже дальних родственников. На кладбище Дафни провожали, кроме ее сына, две соседские супружеские четы, такие же бедняки, как и она сама. Седрик попал в сиротский приют, который содержали монахини-бенедиктинки. Трудно сказать, как сложилась бы его судьба, если бы его в том же году не усыновила богатая старая дева, дочь владельца нескольких ювелирных магазинов. «Горбатая простушка», как звали Джудит Фарлоу за глаза подружки, завидовавшие ее богатству, привязалась к мальчику как к сыну. Седрик успешно закончил лучший в Крайстчерче колледж, и Джудит увезла его в Оксфорд, где прожила все годы, пока он учился. Когда они вернулись на родину, Седрик открыл собственную адвокатскую контору. Надпись на медной доске, которой была украшена входная дверь, гласила: «Юридическая контора. Седрик Томпсон и компания». Джудит настояла на том, чтобы ее приемный сын сохранил фамилию своего отца. Седрик пытался было возражать, но она с печальной улыбкой сказала: «Зачем же совершать два несправедливых деяния сразу — искусственно продлевать мой род и прекращать твой? Пусть будет, как решено судьбой! — и, слегка коснувшись сухонькими пальцами щеки Седрика, добавила: — Тем более что тебе можно лишь гордиться твоими родными, мой мальчик. Ты и сам это поймешь, когда прочитаешь их бумаги и письма. После моей смерти…»
Известие о ее кончине застало Седрика в Италии. Шел 1944 год.
Лейтенант С. Томпсон в доблестных рядах Новозеландской бригады сражался против нацистов и фашистов — за Италию без Муссолини и Германию без Гитлера. В песках Сахары, на холмах Сицилии, в долине По дрался он за Крайстчерчский собор, за памятник Бернсу в Данидине, за сверкающие снега горы Эгмонд, за золотые восходы в Бухте Изобилия и лунное серебро пляжей Окланда. Он выпил в тот вечер бутылку дрянного итальянского коньяка. И беззвучно плакал, не стыдясь слез, — с ним был лишь лейтенант Дэнис О'Брайен, человек, вместе с которым он дважды тонул в Средиземном море и трижды истекал кровью от вражеских пуль и осколков на африканской и европейской земле.
«Империя Томпсона» была создана в начале пятидесятых годов. Седрик вложил все состояние, которое оставила ему Джудит Фарлоу, в довольно рискованное предприятие. Он привык рисковать за пять с половиной лет войны — рисковать своей жизнью и жизнью подчиненных. Жизнью — во имя святых идеалов. Так почему же не рискнуть деньгами, к которым он всегда испытывал презрение, скорее всего потому, что никогда в них по-настоящему не нуждался. Выигрыш был баснословным, коммерческий успех подобен лавине. Вчерашние грозные конкуренты становились младшими партнерами. Каждая вложенная денежная единица удваивалась, утраивалась, удесятерялась.
Седрик встретил девушку по имени Беверли. Чем-то неуловимым она напомнила ему почти забытую мать. Когда он узнал ее лучше, он увидел в ней сходство с Джудит. Только позднее он понял, что духовно объединяло этих трех женщин: врожденные искренность, доброта, нежность. Да, человек наделяется (или обделяется) природой различными талантами. Седрик понял это, пожалуй, слишком поздно, в тот вечер, когда Беверли не стало…
Сейчас в его воспоминаниях потери близких ему людей выстроились в трагический фатальный ряд. И хотя он понимал, что ход жизни необратим, ему казалось, что в своей неумолимой жестокости она слишком уж несправедлива именно к нему, Седрику Томпсону. Ведь сейчас судьба замахнулась на самое дорогое, что у него было на свете, — на его Джун…
Автомобиль неслышно подкатил к подъезду. Шофер обежал вокруг машины, распахнул дверцу. Выйдя на садовую дорожку, Седрик увидел Мервина. Мальчик сидел на краешке ближней к дому скамейки. Когда Седрик поравнялся с ним, Мервин вскочил на ноги и, запинаясь, проговорил:
— Добрый день, сэр… Извините, сэр… Я вот жду здесь… узнать про Джун.
— Здравствуй, Мервин, — ответил Седрик. Чувство благодарности к мальчику наполнило его сердце. — Пойдем в дом, выясним, как у нее дела…
Седрик распахнул дверь и пропустил Мервина вперед. В доме пахло лекарствами. Стояла больничная тишина. Седрик и Мервин пересекли гостиную и в нерешительности остановились у лестницы, которая вела на второй этаж. Где-то там, наверху, открылась дверь. Мервин со страхом посмотрел на Седрика: неужели это врач идет сообщить ужасную весть? Тот по-своему истолковал немой вопрос Мервина. Он мягко положил большую теплую ладонь на голову мальчика, словно хотел этим сказать: «Успокойся, ты со мной!..»
По лестнице быстро спустилась мадемуазель Дюраль. Уже стоя рядом с Мервином и Седриком, она вдруг покачнулась и упала бы навзничь, если бы они ее не поддержали… Седрик помог ей дойти до дивана, бережно усадил, пододвинул подушки.
— Вам плохо?
— Пустяки.
— Что с девочкой?
— По-прежнему плохо, — ответила француженка, закрыв глаза. Она помолчала с минуту, словно собиралась с силами. Затем чуть слышно сказала: — Утром, через час после того, как вы уехали, Седрик, врачи предписали немедленное переливание крови. Иначе… иначе никаких гарантий за исход.
— Но ведь у Джун редчайшая группа крови! — в страхе воскликнул Седрик.