Тогда звезда звезде воскликнет: «Вот ужаснейшая ложь!
Вот скорбь великая без меры!»
Бог мести, в сердце поражен, восстанет, возопит,
И, взявши меч великий, выдет.
1906
Перевод Ф. Сологуба
ВЕЧЕР
Снова солнце взошло, вновь поникло за лес,
День прошел, и не видел я света;
День да ночь, сутки прочь — и ни знака с небес,
Ни привета.
И на западе снова клубятся пары,
Громоздятся чудовища-тучи —
Что там? зиждет миры или рушит миры
Некто дивно-Могучий?
Нет, не зиждутся там и не рушатся там
Ни миры, ни дворцы, ни престолы:
То свой пепел струит по земным наготам
Серый вечер бесполый.
И шепчу я: в заботах о вашем гроше
Своего не сберег я червонца... —
И встает Асмодей[22] и хохочет в луче
Уходящего солнца.
1907
Перевод В. Жаботинского
«Ты от меня уходишь - шествуй с миром...»
* * *
Ты от меня уходишь — шествуй с миром...
В твоем пути твоя да будет воля,
И будь в покое, где б ты не дышала...
А я? Меня минует час сиротства:
Покуда солнце гаснет и восходит
И Божьи звезды блещут мне безгранно —
Еще мои богатства не иссякли
И ключ моей отрады не скудеет...
Вот, я тебя лишился: но со мною
Безмерный мир то в зелени весенней,
То в золоте, то в белых ризах зимних...
И грудь моя, как прежде — храм видений,
И боль моя — все та же скорбь святая,
И образ твой — со мною ангел чистый,
Что благостно витает надо мною
И шепчет мне свое благословенье
И сдержанно, и трепетно, как слезы
Глаз матери в сияньи свеч субботних,
В безмолвии святыни безмятежной,
Иль лик звезды дрожащей, в темных высях,
Взирающей с приветом, и мне посох
Из золота сквозь сумрак протянувшей...
Я твердо знаю:
По всей земле стократно разольются
С их синевой лучисто-злототканой,
Как смоль — смуглянки, бездны ночи летней,
Горячие и сладостные ночи
В плаще из мрака, в звездных ожерельях,
Где каждая звезда — как плод граната
Из золота, из золота литого;
И в грешных снах, охваченная негой,
Уснет земля на тайном лоне ночи,
И вдруг наступит строгое молчанье
И в нем польются звезды роем, роем,
Горя в своем падении, на землю,
Как золотые листья листопада;
И всяк, палимый страстью и желаньем,
От голода и жажды весь поникнет
И, как слепец, обнимет алчно камень
И будет ползать трепетно во прахе,
Ловя крупицу, каплю золотую,
Как горний дар его звезды, чтоб с нею
Взять горсть любви, изведать меру счастья;
И если ты в часы такой истомы,
Усталым взглядом землю озирая,
Сквозь тьму влачиться будешь без надежды,
В немой тоске по счастии и Боге,
Воздень, как я, свой взор к полночным высям
И научись всем сердцем их покою,
Взирай, как всюду, искрясь, угасая,
Мелькают в небе звезды еженочно,
А небеса стоят в своем покое,
Своих потерь не ведая, как будто
Их золото во веки не скудеет...
1907
Перевод Ю. Балтрушайтиса
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
* * *
I. «Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали…»
Быстро кончен их траур: отряхнулись и встали,
Я сажуся на землю.
Голова моя в пепле, на ногах нет сандалий,
Молча жду я и внемлю.
Не могу я молиться у безмолвного храма,
Здесь мольбы мои стынут:
Еще храм их не рухнул, еще высится прямо,
Но он Богом покинут.
В сердце траур тяжелый, в сердце черная дума,
Те проходят, не чуя;
И сижу, без сандалий, одиноко, угрюмо,
Жду конца и молчу я.
II. «И когда я погибну в вашем брошенном храме…»
И когда я погибну в вашем брошенном храме,
Захлебнусь в моей злобе —
Пусть умру средь молчанья: не пятнайте слезами
Мою память во гробе.
Семь пожаров Геенны, что прошел я при жизни,
Пусть найду и в могиле,
Лишь бы худшей из пыток — вашим плачем на тризне
Вы меня не казнили.
Дайте гнить без помехи, глядя мыслью бессонной,
Как гниете вы сами,
И обглоданной пастью хохотать о бездонной
Вашей муке и сраме...
1908
Перевод В. Жаботинского
«И будет, когда продлятся дни…»
* * *
И будет,
Когда продлятся дни, от века те же,
Все на одно лицо, вчера, как завтра,
Дни, просто дни, без имени и цвета,
С немногими отрадами, но многой
Заботою: тогда охватит Скука
И человека, и зверей. И выйдет
В час сумерек на взморье погулять
Усталый человек — увидит море,
И море не ушло, и он зевнет.
И выйдет к Иордану, и увидит —
Река течет и вспять не обратилась.
И он зевнет. И ввысь поднимет взоры
На семь Плеяд и пояс Ориона:
Они всё там же, те же... И зевнет.
И человек, и зверь иссохнут оба
В гнетущей Скуке, тяжко и несносно
Им станет бремя жизни их, и Скука
Ощиплет их до плеши и седые
Усы кота.
Тогда взойдет Тоска.
Взойдет сама собой, как всходит плесень
В гнилом дупле. Наполнит дыры, щели,
Всё, всё подобно нечисти в лохмотьях.
И человек вернется на закате
К себе в шатер, на ужин, и присядет,
И обмакнет обглоданную сельдь
И корку хлеба в уксус — и охватит
Его тоска. И отхлебнет от мутной
И тепловатой жижи — и охватит
Его Тоска. И снимет свой чулок,
Прилипший потом, на ночь, — и охватит
Его тоска. И человек, и зверь
Уснут в своей Тоске, и будет сонный
Стонать и выть, тоскуя, человек.
И будет выть, царапая по крыше,
Блудливый кот.
Тогда настанет Голод.
Великий, дивный Голод — мир о нем
Еще не слышал: Голод не о хлебе
И зрелищах, но Голод — о Мессии!
И поутру, едва сверкнуло солнце,
Во мгле шатра с постели человек
Подымется, замученный тревогой,
Пресыщенный тоскою сновидений,
С пустой душой; еще его ресницы
Опутаны недоброй паутиной
Недобрых снов, еще разбито тело
От страхов этой ночи, и в мозгу
Сверлит еще и вой кота, и скрежет
Его когтей; и бросится к окну,
Чтоб протереть стекло, или к порогу —
И, заслоня ладонью воспаленный,
Алкающий спасенья, мутный взор,
Уставится на тесную тропинку,
Что за плетнем, или на кучу сора
Перед лачугой нищенской — и будет
Искать, искать Мессию! — И проснется,
Полунага под сползшим одеялом,
Растрепана, с одрябшим, вялым телом
И вялою душой, его жена;
И, не давая жадному дитяти
Иссохшего сосца, насторожится,
Внимая в даль: не близится ль Мессия?
Не слышно ли храпения вдали
Его ослицы белой? — И подымет
Из колыбели голову ребенок,
И выглянет мышонок из норы:
Не близится ль Мессия? Не бренчат ли
Бубенчики ослицы? — И служанка,
У очага поленья раздувая,
Вдруг высунет испачканное сажей
Свое лицо: не близится ль Мессия,
Не слышно ли могучего раската
Его трубы?..
1908
Перевод В. Жаботинского
«Бежать? О, нет ! Привык у стада…»
* * *
И сказал Амассия Амосу : Провидец, беги!..
(Амоса, VII, 12).
Бежать? О, нет ! Привык у стада
Я к важной поступи вола:
Мой шаг тяжел, и речь без склада
И, как секира, тяжела.
Мой пыл угас, и в сердце холод,
Но не на мне за то позор:
Не встретил наковальни молот,
И в гниль обрушился топор...
Что ж, покорюсь Судьбе решенной,
Свяжу мой скарб, стяну кушак
И прочь пойду, цены поденной
Не заработавший батрак.
И будут рощи мне подруги,
И будут долы мой приют,
А вас — а вас лихие вьюги,
Как сгнивший мусор, разметут...
1910
Перевод В. Жаботинского
ПЕРЕД КНИЖНЫМ ШКАФОМ
Привет тебе, хранитель древних свитков!
Твой пыльный клад опять целую нежно…
Душа вернулась с островов чужбины;
Дрожа, как голубь, странствовавший долго,
Она стучится в дверь родного дома.
Родные свитки! Снова с вами я,