из-за чего меня чуть не прикончили!
Украденный у Герца сверток они спрятали, и договорились, что не станут открывать до выздоровления Гастона.
— Неужели тебе не интересно, что там?
— Нет, Гастон, совершенно не интересно. Я сюда приехала не тайны исетской глуши разгадывать, а вернуться в строй, снова стать той Соланж, какой я была до трагедии с Флер. А по факту мы снова попали в передрягу, едва выжили, и теперь притворяемся, ежедневно увязая во лжи. С меня хватит, я просто хочу доработать до конца контракта, и перевестись в столицу. Там тоже есть Академия, главная во всей империи.
На самом деле завернутый в тряпки сверток страшно пугал ее, капля за каплей пропитывая сердце безнадежностью. Что бы там ни лежало — от этого следовало избавиться давным-давно, но фамильяр категорически отказывался.
— Ланж, подопечная моя бесшерстная, тот оборотень гнался за мной по всему подземелью, загнал в угол и едва не убил. Я чудом обнаружил маленький подкоп в стене, так и спасся. И я заслуживаю знать, что такого важного в этом треклятом свертке, что меня за него едва не задрали!
Француженка вздохнула, и сняла маскирующую вязь с коробки со всякой ерундой, с пугающей находкой на дне.
— Надеюсь, это что-то ценное, — завилял хвостом Гастон.
— Золотые слитки?
Фамильяр бросил на нее уничижительный взгляд.
— Слитки весили бы больше. Мне и ценные бумаги сойдут.
Оценив практичность своего друга, Ланж Ганьон создала проверочную вязь, пытаясь определить уровень опасности предмета, но магический фон был абсолютно чистым.
— У меня нет рук, но я лапами быстрей открыл бы сверток, — подначивал Гастон, и девушка уступила.
В покрытых грязью холщовых тряпках, перевязанных бечевкой, лежали старые дневники. Черная кожаная обложка сильно потрескалась, а листы приобрели такой оттенок, что стало ясно, как часто ими пользовались. Девушка брезгливо поддела первый дневник ногтем, но Гастон глухо зарычал.
— Что не так?
— От них пахнет так же, как и от Герца.
Девушка припомнила, что фамильяр бормотал в бреду.
— Гастон, что ты имел в виду, когда говорил…
— То и имел, Ланж. Герц не пах живым существом. От дневников исходит такой же запах.
— Черт, дружок, я почти поверила!
— Я не шучу, — злобно оскалился пес. — Герц был мертв.
— Послушай, — как можно мягче начала Соланж, — я понимаю, что мы оба многое пережили, и тебе особенно досталось. Но это же не повод впадать в религиозность! Черти и нежить — это сказки, выдумки Церкви. Мертвые не ходят по земле, они покоятся в своих могилах, что бы ты там ни почувствовал. Нет такой магии, которая смогла бы воскресить ушедшее за грань.
— Я не сошел с ума, Соланж.
— Но мы оба видели оборотня: он передвигался, разговаривал, соображал, чего не делают мертвые.
— Мы не знаем наверняка, потому что раньше их не видели. Но мы и Красного Бога не видели, а ведь верим в него!
— Ладно, ладно, — не спорила девушка. — Если ты считаешь дневники опасными, давай мы от них избавимся!
Фамильяр замер в нерешительности, но все же отказался.
— Нет, я хочу знать, что там.
— Воля ваша! — без энтузиазма ответила Соланж.
Она открыла первую попавшуюся рукопись, и поняла, что это продолжение. Пересмотрев несколько дневников, она нашла нужную, и они с Гастоном углубились в чтение.
«Московское княжество, Калуга, леса у села Ольховка, девятнадцатое января 1630 года.
Прошло ровно восемьдесят девять дней, как я очнулась в реке у родного поместья. Тогда у меня не было времени вести летопись, и все, что случилось до сего дня, я буду писать по памяти. Благо, она у меня теперь превосходная. Хотя трудно назвать благом все, что со мной произошло.
В то утро я открыла глаза, не осознав, что больше не дышу, не испытываю холода или жажды. Я еще помнила страх, объявший меня при встрече с тварью из леса. Я обманулась обликом любимой матери, но моя сестра Машенька, или Мария Федоровна, как ее величал отец, не поверила твари, и попыталась сбежать. Тварь настигла ее, но сестра не позволила ей добраться до себя. Ее закопали как отступницу, самоубийцу, не спасли ее душу, не совершили положенный обряд. Меня не нашли, и сочли мертвой. Я бы и хотела рассказать правду, чтобы мир узнал, и был готов, но твари выследили меня, и мне пришлось бежать.
Спустя месяц я смогла скрыться, но понимала, что погоня никогда не закончится. Отныне я принадлежала к их виду, стала частью их «семьи», но воспоминания и пережитая боль терзали, не давали окончательно остыть, превратиться в тварь, подобно той, явившейся в облике моей матери.
Ровно через год я вернулась домой. Отчаявшаяся, одичавшая, я пришла обратно, и увидела пепелище. От усадьбы ничего не осталось, отец погиб, люди погибли, многие пропали. Я понимала, что произошло, и куда делись исчезнувшие. Точнее, кем они стали, и впервые почувствовала настоящий холод, равнодушие, ледяной азарт.
Это была первая годовщина моей смерти.»
Глава четырнадцатая, рассказывающая о выморочном княжестве
6 октября 1830 года по Арагонскому календарю
— Ланж, одумайся!
— Поздно, пес поганый, надо было слушать меня раньше.
Фамильяр сто раз пожалел, что принес дневники, ибо Ланж пришла в такое возбуждение, что всю ночь металась по комнате, то намереваясь бежать к ректору, то к декану Бунину. В итоге Гастону удалось ее утихомирить, но теперь она решила пойти в библиотеку за недостающими сведениями.
— Дорогая, нам нужно вести себя осторожно! Герц не просто так искал эти записи. В Академии явно есть кто-то, кто знает больше, и преследует свои цели. Мы можем попасть в опасную ситуацию.
— Мы и так по уши в навозе, Гаст!
Бедный пес опешил, услышав свое старое прозвище: так маленькая Ланж сокращала его имя, когда только училась говорить.
— Это может быть шуткой.
— Поэтому я и хочу узнать больше, друг. Нам нужна информация. Ты сам сказал, что оборотень похож на восставшего мертвеца. Лекари не выписывают его и Диану из больницы, и не переводят в город. Почему? И почему Рыков был так зол в тоннелях? Тут черт знает что происходит с детьми, и никому до этого нет дела! Где их родители, где попечители, где комиссия из столицы?
— Это тебе не Борре, — проворчал фамильяр. — И с чего ты взяла, что должна все взять в свои руки?
— Ничего я не беру, я просто хочу разобраться!
До завтрака был еще час, Академия только просыпалась, но Соланж всю ночь изводила себя из-за прочитанных строк, и хотела найти рациональное зерно в безумных записях