— Изволю.
— Манька, жрать подавай! А ты, Варька, отведи гостей наверх в комнаты.
— Пойдемте, батюшка, самые лучшие покои для вас.
Мы поднялись по лестнице, по которой пять минут назад проскакала Любка. Настроения думать о ней у меня уже не было. Голова была занята мыслями об Аннет. Неожиданно мне пришло в голову, что все сказанное Варварой — выдумка, потому что, если бы даже она и подслушала нас, то как смогла понять?
— Варвара, а на каком языке мы говорили?
— Чего? — удивилась женщина.
— Я спрашиваю, на каком языке мы говорили с Аннет, когда ты подслушивала нас?
— А, по-французски, сударь.
— И как же ты поняла, о чем мы говорили? — повысил голос я.
— Жо парлез францэз, — ответила Варвара.
— Парлез францэз, говоришь? — удивился я.
— Ну да, — подтвердила Варвара. — Меня с малолетства еще к одной барышне отдали. А она только по-французски и говорила. Пока от чахотки не померла.
— Вот так, значит, — только и вымолвил я.
Варвара провела меня в двухкомнатные покои. Первая комната была проходной, с вешалкой для одежды и широким сундуком, вполне подходящим для Лепо. Во второй комнате стояли круглый стол с креслом, в левом углу размещалась широкая кровать, на стене висел рукомойник. Варвара зажгла свечи.
— Что-нибудь принести вам, батюшка?
— Анисовой обещали.
— Это мы мигом.
Женщина ушла. Я скинул сапоги и улегся на кровать. Через минуту появился Лепо со стаканом водки. Я выпил залпом и отправил француза прочь.
— Поди, Жак, у печи погрейся. Только поесть не забудь принести.
— Да ррразве ж я оставлял-с вас голодным, сударррь мой? — надулся он.
— Ладно. Поди прочь.
Я остался один ломать голову над этой историей. Похоже, это был форшмакъ,[27] который не стоило мазать на хлеб! Тем не менее я жрал его с маниакальным упорством. Выходило, что я по собственной воле уничтожил свою память! Зачем? Что произошло со мной и Аннет, о чем больно вспоминать? Почему об этом ни слова не говорилось в письме?
Да потому, приятель, что ты и не должен был узнать об этом! Ну, конечно же! Если бы незнакомцы не выпытали из однорукого Фрола про петербургскую квартиру, я б помчался по оставленному для меня адресу, и мне бы в голову не пришло задавать какие-то вопросы трактирщику. Кроме того, он и сам узнал про воду забвения случайно. Если бы Варвара не подслушивала, ни Фрол, ни я ничего б не узнали. И когда я принял из рук Аннет чашу с зельем, предполагалось, что я так и не выясню причину приключившейся со мной амнезии. Но почему я пошел на это? Что это за история произошла в нашем прошлом, воспоминания о которой причиняют такую боль, что я согласился предать забвению и эту историю, и даже свою… любовь.
Мильфейъ-пардонъ!..
Что — мильфейъ-пардонъ! Никакой не мильфейъ-пардонъ, а самый настоящий салатъ аморетто! Это любовь, приятель! Ты любил эту женщину, раз готов был смерть принять от нее!
Ну да, если только Варвара ничего не напутала! Наверняка шпионила за всеми подряд, потом все услышанное поленом в голове перемешалось, и теперь я нажрался этого тутти-фрутти.
И еще один вопрос не давал мне покоя: почему я называл девушку «Лерчиком»? Черт его знает? В конце концов, я решил, что Лерчик — это уменьшительное от эклеръ. Ну, конечно, у каждой влюбленной парочки — свой язык, свои словечки, только им одним известные. Эх, видно, сладкая девушка была эта Аннет! Но вот смерть принимать от нее… На хрен надо!
На хрен-то на хрен, но было же в Аннет что-то такое, что заставило меня бросить дом и отправиться искать неприятности на свою голову. Возле Шевалдышевского подворья я видел ее словно впервые. И одного ее взгляда было достаточно, чтобы я убежал из-под опеки полиции. Шварц скорее всего теперь считает меня преступником, вляпавшимся в какую-то историю и что-то скрывающим. И если он так думает, то в принципе недалек от истины. Только с оговоркой, что я и сам не знаю, что скрываю и куда вляпался. И мало того, что вляпался, так зачем-то с завидным упорством лезу в самую гущу. Сидел бы сейчас в тепле и уюте! Пусть бы Шварц с Развилихиным бегали, раз им не нравится, что стреляют на улице! Нет же, отправился за этой Аннет, будто других девушек нет!
Эх, Лерчик, Лерчик!
Глава 9
Глаза начали слипаться, скрипнула дверь, послышались мягкие шаги, но… это оказался не славный Морфей, а Любка. Она остановилась возле кровати с распущенными волосами, обутая в огромные валенки. Еще одну пару валенок девушка держала в руках.
— Барин, неужто вы спать изволите? — спросила она. — А я вам баньку приготовила. Пойдемте со мной, вам утешиться надо.
Конечно, мне надо в баньку. А что же, сидеть и киснуть теперь из-за не то потерянной и напрочь забытой любви, не то из-за нашедшей блажи?! Конечно, если эта Аннет угодила в крепость или еще куда похуже, жалко ее. Ну так тем более надо утешиться.
— Ну, пойдем, красавица, глянем, что там твоя банька.
Я сел в кровати, а Любка опустилась на колени и надела мне валенки. Я запустил руки в ее волосы, пахшие парным молоком, и поцеловал в макушку. Она засмеялась. В одной рубашке и валенках я отправился за нею.
Мы спустились вниз по лестнице, прошли через дверь за печью и оказались в пристройках. Люба провела меня в темноте через узкий проход, заставленный мешками.
— Корма для кур на зиму, — пояснила она.
За следующей дверью оказался скотный двор. Коровы красивыми глазами смотрели нам вслед и жалобно мычали. Пахло свежим навозом. Затем был сарай, доверху заполненный аккуратно сложенными дровами, которых хватило б на несколько зим и на гарем жен и своячениц. Миновав поленницы, мы вышли на улицу.
Дул ветерок и кое-как мела метель. Любка скинула валенки, зажала их под мышкой и, повизгивая, побежала, босая, к баньке, стоявшей особняком. Я вдохнул свежий морозный воздух с крепким привкусом дыма, по примеру девушки разулся и погнался за нею, обжигая ступни. У входа она замешкалась, я схватил ее, и мы повалились в снег.
— Ой, морозно, морозно! — кричала Любка.
— Ох, морозно! — ответил я и обсыпал ее снегом.
Взвыл ветер, и метель, оскорбленная непочтительным к ней отношением, бросилась на нас, мгновенно добравшись до самых потаенных мест.
— Ой! — завизжала Любка и отворила дверь.
Из баньки пыхнуло спасительным жаром.
— У-ух! — воскликнула девушка.
Я бросился за нею, но Любка сильной рукой выпихнула меня восвояси и перед носом моим захлопнула дверь, успев прокричать:
— Валенки, валенки, барин, возьмите! Замерзнут же, потом не наденешь!
Вот так Любка! Еще и спину-то мне потереть не успела, а уже из холопки в столбовую дворянку превратилась. Я окоченевшими руками собрал валенки, которые метель уже схоронить вознамерилась, и ринулся обратно в баньку, прочь, прочь от мороза.
Руки замерзли так, что хотелось сунуть их в топку с дровами посуше. Любкина игривость вдруг исчезла. Она вытряхивала снег из оброненных валенок.
— А то ж мокрые не наденем потом, — молвила она, расставляя их на просушку.
Я прижал ее к себе и запустил руки под рубашку.
— Пальцы ледяные! — завизжала она так, что я застыл на секунду.
И этого мгновения хватило, чтобы ее шаловливые пальчики добрались до моего хозяйства, уж совсем скукожившегося после вылазки на мороз за валенками.
— У-у, какие мы скромные, — протянула Любка.
— Ну, знаешь ли, — возразил я, — достоинство не в том, чтоб огромный марешаль[28] между ног болтался без надобности, а в том, чтобы в нужную минуту отменный круассанъ оттуда выпрыгивал.
— Кросан, говорите. Красивое имя. Видно, любите вы его.
Мы превосходно попарились, трижды подкатывали нужные минуты, круассанъ не подводил, и не вдаваясь в подробности, но и без лишней скромности отмечу, что на славу мы стыд сотрясли.
А потом лежали в изнеможении в обнимку на лавке, собираясь с силами, чтобы напялить валенки и отправиться в обратный путь сквозь мороз, через сарай с поленьями, мимо тоскующих коров, между мешками с сыпучим кормом для кур, по пути превращаясь — я из удалого молодца в надменного графа, а она из столбовой дворянки в холопку с постоялого двора.
— Что-то рука затекла, — произнес я, высвобождаясь из объятий.
Мы поднялись с лавки и надели горячие рубашки.
— Барышня ваша передать вам велели, чтобы вы в Кронштадт ехали, — вдруг сказала Люба.
— В Кронштадт? — удивился я.
— В Кронштадт, в Кронштадт, — повторила девушка. — Там найдете капитан-поручика Косынкина…
— Обожди ты! — перебил я. — Какого еще Косынкина?! Фрол же сказал…
— А забудьте вы, барин, все, что Фрол сказал! — отмахнулась девушка. — Обман это все. Аннетка-то эта ваша ловко все придумали!