К горлу подкатывается комок, прощаться всегда тяжело, особенно когда отправляешься в неизвестность. Что ждет нас впереди? Сумеем ли мы осуществить задуманное? Какие новые, волнующие переживания нам предстоит испытать?
Последние городские строения остались позади, грузовик катит по степному бездорожью. Направо и налево простираются небольшие холмы с пологими, покрытыми травой склонами. Ветер усиливается, небо хмурое. Вскоре убеждаемся, что сидеть в грузовике нельзя. Машина подпрыгивает на каждой кочке. Вместе с ней подпрыгиваем и мы, а затем шлепаемся на жесткую скамью. Откидываем брезент и встаем на ноги: колени пружинят куда лучше рессор. Если бы я знал, что предстоит вот так стоя покрыть большую часть пути в 6 тысяч километров, вряд ли мое настроение было бы таким приподнятым. Степной ветер пригоршнями бросает мне в лицо песок — и я вдруг понял, почему у монголов узкий разрез глаз.
Вдоль дороги белеют скелеты верблюдов и лошадей. Ничего удивительного: эти животные всю жизнь проводят в пути, где и застигает их смерть. Чрезвычайно сухой воздух препятствует распространению эпидемий из-за гниения падали, а огромные ястребы и коршуны быстро очищают кости от последних остатков мяса. Все же скелеты производят жутковатое впечатление в бескрайней степи.
Навстречу идет караван. Угрюмые яки тянут груженные до самого верха повозки. По бокам всадники на лошадях, за ними, покачиваясь, идут верблюды, тоже неся всадников на своих спинах. Поводья прикреплены к палочке, продетой сквозь ноздри верблюда. Среди песков лишь изредка попадаются пятна травы, которую с жадностью поедают овцы. Они неуклюже бросаются в сторону от машины, причем курдюки их раскачиваются так, будто вот-вот оторвутся. Отбежав немного, овцы поворачивают свои глупые морды и смотрят нам вслед. Становится вое холоднее. Вдали что-то белеет, оказывается, это Цаган-Нур, или Белое озеро. Озер с таким названием в Монголии несметное количество. На сей раз перед нами просто небольшая лужа, заросшая камышом и другими водяными растениями. У Цаган-Нура стоят грузовики. Из оконца одной машины торчит дуло ружья: видимо, шофер решил подстрелить себе что-нибудь на ужин. Стая диких уток взвивается вверх, пытаясь избежать столь плачевной судьбы. Остальные водители беседуют у костра.
Вдали появляется нечто напоминающее дом на колесах. Мы строим догадки, что бы это могло быть? Позднее ото станет для нас своего рода игрой: кто первый догадается, какой новый сюрприз ожидает нас. На горизонте один за другим возникают таинственные силуэты. Медленно и бесшумно надвигавшийся на нас по степному тракту дом производил загадочное впечатление. Вскоре мы обнаружили рядом с ним всадника. Вандуй своими зоркими глазами первый рассмотрел, что это не дом, а два совсем новеньких советских комбайна, выпущенных в 1957 году. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, пастбища и пески. Комбайны спешат в ближайший госхоз. Комбайнер горделиво, как монгольский хан, возвышается на своем сиденье.
Наш грузовик мчится дальше. Обгоняем скачущих галопом всадников; вспугнутая птичья стая взмывает ввысь, шумно хлопая крыльями. До чего же чудесно мчаться вот так в неизвестность! Смена пейзажей не дает соскучиться. У каждого холма, у каждой впадины своя неповторимая форма, своя особая окраска. Степь неподвижна, и все же она живет. То появится скачущая верхом женщина с ребенком, сидящим впереди нее на седле, то в облаке пыли пронесется табун лошадей с бегущим позади неуклюжим маленьким жеребенком.
Около пяти часов приезжаем в Лун[28]; первый этап нашего пути пройден. Грузовик останавливается у землянки с выдающейся кровлей; над входом скромная надпись «Гуандз» — постоялый двор. Ждем в грузовике, пока шофер ведет переговоры. Из дома побольше выбегают ребятишки восьми-десяти лет. Занятия в школе кончились, и они мчатся к ожидающим их лошадям, привязанным к веревке, натянутой между двумя столбами, вскакивают в седла и тут вдруг замечают нас. Школьники замыкают грузовик в кольцо и стараются угадать, кто мы такие.
Медленно вылезаем из кузова. Четыре часа тряски дают себя чувствовать, мы еле передвигаем ноги.
В большой комнате по стенам расставлены скамьи, перед ними столы. У буфета хлопочет девушка в белоснежном халате, разносит дымящиеся тарелки. На дворе прохладно, а здесь от кирпичной беленной известкой печки так уютно пышет теплом. Прежде всего заказываем чай. Заранее радуюсь приятной теплоте, которая вот-вот разольется по всему телу, но первый же глоток приводит меня в содрогание. Делаю над собой невероятное усилие, чтобы тут же не выплюнуть соленый чай. В конце концов это дело привычки, одни кладут в чай соль, другие — сахар, но мы предпочитаем сладкий чай. Я, разумеется, знал, что в течение долгого времени нам придется пить соленый чай, самый распространенный напиток в Западной Монголии. Но одно дело теория, а другое — практика. Да и соль тоже бывает разная. Здешняя соль по вкусу больше походит на английскую, чем на нашу столовую.
Раз уж речь зашла о чае, расскажу, как его пьют в Монголии. Чай — главный и почти единственный напиток, ежедневно потребляемый монголами. Опасаясь болезней, они не пьют сырой воды. Но чай еще приятен и тем, что летом от него становится прохладнее (китайцы в сильную жару пьют кипяток), а зимой он согревает. Да и забота о воде постоянно одолевает кочевников: в степях ее мало, а горячего чая много не выпьешь.
Монголы пьют черный и белый чай. Хар цай (черный чай) заваривают в воде, сюте цай (белый чай) — в молоке. И тот и другой пьют с солью или без нее. Монголы, особенно в зимнее время, очень любят заправлять чай жирами: овечьим салом или сливочным маслом. Чаще всего при этом употребляют прессованный чай. Его раз бивают на небольшие куски и толкут в деревянной ступке. Полученный порошок варят в воде или в молоке.
Чаепитие — настоящий обряд. Заходя в юрту даже на одну минуту, вы не должны отказываться от чашки чая, иначе смертельно обидите хозяина. Если бы нашелся такой хозяин, который не предложил бы гостю чаю, то его и за человека никто не считал бы. Мне лично такие хозяева ни разу не попадались. Готовый чай разливают половником по деревянным пиалам, украшенным фарфором или серебром. Хозяин подает гостю пиалу правой рукой, а если в юрте собралось несколько человек, то первую пиалу предлагают самому почитаемому или самому старому из них. Если гость возьмет пиалу левой рукой, он нанесет тяжелое оскорбление хозяину. Гость должен непременно выпить чай, но если он не хочет, чтобы ему налили вторую пиалу, то оставляет немного чаю на дне. Черный чай почетным гостям не предлагают, это было бы признаком неуважения. Напрасно пытался я убедить хозяев, что дома у нас принят только черный чай, они всегда настаивали, чтобы я пил белый.
Китайцы, живущие в Монголии, кроме черного и белого чая, пьют еще зеленый или желтый, который делают из цветов чайного куста. Сухой зеленый чай заваривают прямо в пиале, заливая его кипятком.
В постоялый двор набилось довольно много людей, хотевших посмотреть на чужестранцев.
До вечера нам предстоит проехать еще 120 километров. Быстро кончаем с чаепитием и трогаемся в путь. К девяти часам вечера добираемся до Дашинчилэна[29], где довольно быстро находим секретаря сомонного комитета партии и председателя совета[30]. Они провожают нас в небольшую гостиницу с несколькими номерами. Мы располагаемся в одном из них и вносим свои вещи. В комнате стоят кровати и стол. Разговаривать с новыми знакомыми нам трудновато, мы ведь только начинаем знакомиться с современным монгольским языком. Классический же литературный язык, который мы изучали в Венгрии, далек от современного разговорного. Произносим мы слова так, как если бы кто-нибудь, говоря по-английски, руководствовался бы одним написанием и вместо «спик» произносил «спеак». Постепенно начинаем лучше понимать друг друга. Задаю вопрос, сколько жителей в поселке.
— Зимой или летом? — спрашивают меня.
Сначала мне кажется, что собеседник меня не понял, но затем недоразумение рассеялось. Оказалось, что зимой все школьники, а их здесь около 400 человек, переезжают в интернат сомонного, то есть районного, центра. Семьи кочевников кочуют по огромной территории в несколько сот квадратных километров: один монгольский аймак больше всей Венгрии. Организация школьного обучения — здесь дело не легкое. Собеседник раскрывает перед нами картину борьбы, которую приходилось вести против отсталости да еще в своеобразных географических условиях. В дореволюционной Монголии грамотные составляли только один процент светского населения. Теперь неграмотность полностью ликвидирована, в каждом сомонном центре есть семилетка, а в некоторых и десятилетка. Интернаты размещаются в одной или нескольких юртах; здесь школьники, дети кочевников-скотоводов, живут с осени до весны. После окончания учебного года ребята садятся на коней и разъезжаются по своим семьям. Поэтому зимой население в поселках увеличивается.