Читать интересную книгу Страсти по четырем девочкам - Юрий Яковлев

- Ты что, наблюдаешь за куропатками? - поинтересовалась Саманта.

- Я завидую куропаткам. 22 грамма им хватает. А мне сто грамм хлеба мало.

- Я дам тебе сколько хочешь хлеба! - воскликнула Саманта.

Неожиданную гостью она приняла за бродяжку.

- Спасибо. Теперь уже не надо. Блокаду прорвали. Война кончилась, ответила девочка.

"Так вот она какая, война!" - подумала Саманта, и тихо сказала:

- Прости меня, ты, наверное, очень устала. Посиди на крылечке. Меня зовут Саманта.

- А я Таня, - ответила незнакомка и села на ступеньку, согретую солнышком.

Потом появилась еще одна гостья в голубом хитоне, сшитом из маминой нижней юбки. Ее появление тоже озадачило Саманту. Большие темные глаза, верхняя губка небрежно пришлепнута к нижней.

- Ты, наверное, актриса? - спросила Саманта.

- Да, конечно... Конечно, я - актриса. Я ужасно счастлива, а играю роль несчастной. Тебе нравится мое платье? Правда, вместо пуант у меня спортивные туфли. Хочешь, я прочту тебе монолог из моего спектакля?

Саманта продолжала разглядывать гостью-актрису, а Таня грелась на солнышке и все не могла согреться.

Я говорю последнее "прости"

Фиалке, не успевшей расцвести,

Ведь я сама такая же фиалка.

Я будущего маленький побег,

Но нежный стебель засыпает снег,

И лепестков моих ему не жалко...

Стало удивительно тихо. Саманта задумалась, исподволь разглядывая гостей, и вдруг воскликнула:

- Девочки, вы обе с войны. Я знаю вас! Я читала ваши дневники. Вас прислало небо?

- Если человеческую память считать небом, то небо, - рассудительно ответила Анна.

И тут все заметили, что перед крылечком появилась еще одна незнакомка, худенькая, в шелковом кимоно. У нее были гладкие черные волосы и щелочки-глаза, чуть припухшие снизу.

У меня болит головка

Очень жесткая циновка.

Я испытываю муку,

Поднимая просто руку.

Я жива и не жива

Сквозь меня растет трава.

- Ты тоже была на войне?

- Нет, - ответила Сасаки, - война вселилась в меня. Война всегда со мной. Со мной... до самой смерти. Как хорошо, что у меня нет дочки и в нее не вселится моя война, как в меня мамина.

- Что же это за страшная война, которая передается по наследству! воскликнула Саманта.

Девочки печально посмотрели на Саманту и молча ушли. Но Саманта почувствовала, что она не одна, что кто-то, чужой и опасный, находится где-то рядом. И зазвучал железный голос:

Я притаилась в мине ржавой,

Меня ребенок в руки взял

И потянулся след кровавый,

И проявился мой оскал.

Я мертвой только притворилась,

И пусть Чернобыль вдалеке,

Но Хиросима повторилась

На мирной Припяти-реке.

Голос умолк, как железный лязг промчавшегося танка. И Саманта почувствовала войну так реально, словно та уже поднималась по нагретым солнцем ступеням крыльца и готова была ударом сапога выбить дверь и вломиться в дом.

"Из семейного альбома смотрит атомная бомба с человеческим лицом, со страдальческим венцом".

Девочка осталась с глазу на глаз с войной.

И тогда Саманта со всей силой почувствовала, что наступил момент, когда она может остановить войну. Она одна во всем мире. Вчера было рано, завтра будет поздно. Сегодня! И никто другой, только она. Она! Она!

Когда в обыкновенном театре по ходу пьесы наступает ночь, осветители убирают свет, а рабочие сцены по команде помрежа поднимают на блоках желтую картонную луну. В моем Театре все иначе. И ночь настоящая, и луна не картонная. И девочка самая натуральная...

Луну, как мяч, качают реки.

Огромный шумный мир затих.

Мечтают маленькие Бекки

О Томах Сойерах своих.

Потом уснут на полдороге

С любимой книжкою в руке

В давно забывшем про тревоги

Американском городке.

Чего же ты не спишь, Саманта,

Не улыбаешься во сне?..

В длинной ночной рубашке до земли она сидела на стуле, поджав ноги, а перед ней лежал листок из школьной тетради.

Саманта оглянулась - за ее спиной стояли Пьеро и Арлекин. Только на них были не обычные театральные маски, а противогазы, и на резине кто-то намалевал рожи - веселую и грустную.

И вдруг девочка увидела себя на сцене Театра. Она стояла на самом краю сцены, а дальше вместо оркестровой ямы была бездна, провал. А за ямой-бездной - зрительный зал, полный людей, и все они, эти люди, были в противогазах, и на каждой резиновой маске было нарисовано лицо. Это были не лица, а насмешки над лицами - гримасы. Казалось, каждый прятал свое подлинное лицо от войны.

Такие это были страшные прятки!..

Все это множество людей, сидящих в зрительном зале, смотрели на Саманту сквозь круглые маленькие иллюминаторы своих масок. И девочка казалась им прекрасной уже потому, что была без маски. Каштановые, пахнущие солнцем волосы разметались от бега и спадали на лицо, и она встряхивала головой, чтобы отбросить их назад. Большие глаза наполнены небом, длинные реснички вздрагивали, как веточки... Она была так прекрасна, что люди поверили: красота спасет мир... Саманта спасет мир... Спаси нас, Саманта, мы уже стали масками, а ты не потеряла лицо, на тебя вся надежда! Иди к нам, дитя мира!

Саманта уже хотела сделать шаг, занесла ногу над бездной... и попятилась, но не испугалась, а просто поняла бессмысленность шага в бездну.

И тогда сцена пропала, маски слились в туманное облако. Саманта снова очутилась дома, в своей комнате. На столе лежал листок бумаги, вырванный из тетради.

Что делать? Молиться? Молить? Требовать?

Рука с трудом выводит буквы,

В конце строки, как крюк, вопрос.

Я узнаю твой почерк круглый,

Его знакомый перекос.

Не знаю, страх или отвага,

Что движет детскою рукой.

Как может выдержать бумага

Не вспыхнуть под такой строкой.

И слышит девочка сирену

И видит близко тень крыла.

Огонь и рухнувшую стену

И звон разбитого стекла.

Все небо - ядерное пекло.

Одно мгновенье - малый срок

И превратился в груду пепла

Американский городок.

Пьеро и Арлекин, как два ангела-хранителя, стояли за спиной Саманты и широко раскрытыми глазами следили за движеньем ее руки.

Кричит ночная птица тонко,

И морем пахнет от травы.

Американская девчонка

Защиты ищет у Москвы.

Она надеется при этом,

Что там, в Москве, ее поймут.

Придет ответ, и с тем ответом

Надежды сразу оживут.

И вместо ядерного страха

Жизнь станет легче и ясней.

Ночная длинная рубаха

Коленки закрывает ей.

Дети не бывают пророками. Но порой в ребенке скрыта такая великая сила предчувствия, какой не обладает ни один взрослый. Это сила проявляется неожиданно, и ребенок сам до конца не понимает, насколько важно для людей может быть его слово.

Вчера было рано, завтра будет поздно. Сегодня! И только она. Саманта.

Люди, посмотрите в окно. От пробуждающейся природы воздух кажется зеленым. Веточка тополя с острой почкой напоминает куриную ножку с золотым коготком. А березы белые в полосочку, как завернуты в газету. Под этой "газетой" уже бродит весенний березовый сок. Поют птицы. Облака заполнены не снегом, но дождем. Откройте окно, впустите в свой дом запах земли, запах жизни. Солнце дробится в больших лужах на множество зайчиков... Жизнь продолжается. И может быть, этим наша земля сегодня обязана Саманте.

Той ночью Саманта все же была пророком. Но утром она снова стала обыкновенной девочкой.

Ее фантазия моментом

Легко меняет все кругом:

Том Сойер станет президентом

И с Бекки вступит в Белый дом.

Похожий на гигантский термитник римский театр Колизей был жестоким театром. Артисты этого театра, гладиаторы, выходили на сцену не с бутафорскими мечами. И никаких условностей! Сражались даже не до первой крови, а до гибели одного из соперников.

Испанцы одного из действующих лиц в кровавом театре заменили быком появилась коррида. В ней тоже один из соперников должен был пасть на арене, как на поле боя. Как правило, погибал бык.

Но у действующих лиц жестокого театра прошлого был шанс.

Один из актеров - гладиатор - оставался лежать бездыханным трупом, но другой, не упустив своего шанса, возвращался с триумфом, под гром аплодисментов.

И в корриде даже у быка есть шанс. И хотя его соперник-человек существо более хитрое, более опытное, подлое, случалось, что простодушный бык оказывался победителем и с радостным мычанием убегал в хлев, оставив на песке мертвого тореадора.

Даже у быка есть шанс!

В моем Театре ни у кого нет шанса и если кто-то должен погибнуть, он погибает. Вот каким жестоким оказался мой Театр.

В Портленде бушевала буря. На море - шторм. Огромные волны обрушивались на берег. Якорные цепи скрипели от напряжения. Аэродром закрыла плотная завеса дождя. Самолет на земле вздрагивал от порывов ветра.

- Пусть она не летит, - предложил Пьеро. - Пусть дождется утра.

- Пусть этот идиот-диспетчер не дает взлета, - поддержал товарища Арлекин. - Он же имеет право. А летчик - самоубийца, что ли?