Феврония, разгадав его злые помыслы, сказала:
— Человече, почерпни воды с этой стороны судна и испей.
Кормщик с радостью, не зная, что его ждет, исполнил ее просьбу.
— Теперь пойди на другую сторону, почерпни воды и опять испей.
И это выполнил, обуреваемый бесом, кормчий.
— Одинакова ли вода или одна другой слаще? — лукаво спросила Феврония.
— Одинакова вода, госпожа моя, и единого вкуса, — снедаемый любовным жаром, прошептал он.
— Так одинаково и естество женское. Чего же ряди сие творишь? Позабыл про свою жену, а о чужой помышляешь!
Бедного кормщика из жара в хлад бросило. Упал он Февронии в ноги и со стыдом умолил простить его. Конечно же простила она его скоро и великодушно. И в святых людях страсти живут, только они их обуздывают.
Долго не приставали суда к берегу, подальше хотел уплыть князь от оскорбившего его честь Мурома. Но когда ласковая луна тихо выплыла на звездное небо, приказал Петр остановиться и устраивать ночлег.
Пока слуги разгружали суда и ставили шатры, отошел князь в сторону, сел у воды на камень и, глядя на черную реку, крепко задумался: «Что же теперь будет, коль скоро я по своей воле от княжения отказался?»
Неслышно подошла верная Феврония, обняла сзади и прошептала:
— Не скорби, княже! Милостивый Бог, Творец и Заступник всех, не оставит нас в беде.
Но князь печально качал головой и не глядел на нее. Знала Феврония, что грех отчаяния не прощается Богом, ведь грех этот оскорбляет и отвергает Его милосердие, потому подняла мужа с печального холодного камня и подвела к жаркому костру, на котором повар готовил ужин.
— Княже, милый, видишь ли эти два малых деревца, поваром обрубленных, чтобы котлы повесить? Знай же, что станут они наутро вновь большими деревьями с ветвями и листьями и будет это знаком Божьим, что не оставит он нас.
Рано утром пораженный невиданным чудом повар расталкивал спящих на берегу и тащил заспанных людей к пепелищу, посередине которого вместо вчерашних обрубков шелестели свежей листвой два стройных деревца.
А князь Петр в одной рубахе из шатра выскочил и, не веря своим глазам, схватил стволы деревьев руками и тряхнул, проверяя.
Обильная, холодная роса пала с листьев и окатила его с головы до ног. Вскрикнул князь и захохотал так громко и радостно, что бес отчаяния, возле него уютно прижившийся, от ужаса в Оку скатился и утонул со злости.
В Муроме же осатаневшие от гордыни и властолюбия бояре-святогоны восстали в ярости и принялись безжалостно сечь и бить друг друга. Каждый из них хотел властвовать, но в распре многие от меча пали.
Но и те, что живы остались, до княжеского престола не доползли.
Неведомо откуда явились в город множество прекрасных юношей в пречудных одеждах. В руках они держали великие огненные палицы и обходили все боярские дома и торжища, били обезумевших от страха бояр и грозными голосами, от которых ноги подкашивались, вопрошали:
— Куда девали вы князя Петра с его княгинею Февронией?! Если не возвратите их, то будете все мечу преданы, и дома сожжены будут, и жены ваши и дети злою смертью помрут, и скоты ваши и пожитки — все в разорении будет!
Страх, ужас, разорение и погибель поселились в Муроме, и поняли бояре, что не будет им спасения, если не вернут на престол законного князя с княгинею.
На следующий же день, когда слуги Петра грузили пожитки с берега на суда, чтобы плыть дальше в неведомое изгнание, пристали к этому месту многие суда с плачущими боярами из Мурома. Повалились они на колени в своих дорогих нарядах прямо в прибрежную глину и возопили к князю:
— Господине владетель наш муромский! Помилуй нас, рабов своих, не дай нам горькою смертию погибнуть со всеми домами нашими, с женами и детьми и со всем скотом и имением вконец разориться.
А брюхастый боярин Данила, кто более всех поносил Февронию, уже не рокотал громовидно, а завывал, будто пес побитый:
— Умилосердись над нами, грешными, княже! Возвратись на свое отечество, войди в дом свой, сядь на престол княжеский, не дан нам горькою смертию погибнуть от приходящих неведомо откуда великих неких, одеянных пречудно!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А тщедушный ябеда Тимофей Тарасьев вцепился костлявыми пальцами в ноги князя и, тряся опаленной бороденкой, верещал, будто безумный:
— Пламенья огненные носят с собой! Великие палицы огненные! Спаси, избави нас, княже, от неминучей смерти!
Молча слушал князь униженных гонителей своих, и ликовала душа его, но не над их падением, а от того, что видел он сейчас не рабские, согбенные спины, а свою предивную жену, что не предала его в трудный час, а укрепила его верой, надеждой и любовью.
Не хотел князь мстить. Заповедовал нам Бог враждовать только против дьявола-змея. И, чтобы противиться ему, надо уступать людям и не воздавать злом на зло.
Поднял князь с земли грязного, обожженного огненными палицами Тарасьева и сказал:
— Идите с миром и спросите княгиню мою. Если захочет возвратиться, и я возвращусь.
Толкаясь, забыв спесь и гордость, побежали бояре к шатру княгини, повалились ей в ноги и стали молить:
— Госпожа наша! Хотя и прогневали и обидели мы тебя тем, что не хотели, чтобы ты повелевала женами нашими, но теперь со всеми домочадцами своими мы рабы твои. Хотим, чтобы вы с князем возвратились на престол свой и избавили нас, грешных, от напрасной смерти.
Кротко выслушала их Феврония и сказала:
— Идите к господину вашему князю Петру. Если захочет вернуться к вам, то и я с ним скоро буду.
Они же в один голос:
— Просили мы его, и он послал у тебя, госпожа, спросить!
Феврония, видя их слезы и раскаяние, поспешила к Петру.
— Что решила ты, возлюбленная моя?
Прекрасные, полные слез глаза Февронии сказали князю больше, чем многие искусные речи.
Не помня зла, вернулись князь с княгиней в Муром, где на берегу встречали их все жители от мала до велика и с подобающими почестями проводили до княжеских палат.
Через хулу, злословие и унижение прошли князь с княгинею с достоинством и так же спокойно, как солнце и луна совершают свое течение по небу, когда собаки лают на них с земли.
Стали править они в Муроме, соблюдая все заповеди Господние. Ко всем питали равную любовь, не любили жестокости и стяжательства, а почитали справедливость и кротость.
Феврония, в молитвах и постах часто пребывая, продолжала творить многие чудеса и не переставала заботиться о сирых и больных, заступалась за вдовиц с малыми детьми, бедным монастырям многое отдавала.
Князь Петр, видя вокруг кроткий свет ее добродетели, и сам рядом с женой иным стал и тоже творил добрые дела, подобно ей.
Жить бы им да жить да людей радовать, только два века не проживешь, две молодости не исходишь. Пришла и к ним старость, и, предвидя скорый конец, умолили Петр с Февронией Бога дать им умереть в одно время, а чтобы и после смерти тела их не расставались, завещали положить их в одну гробницу. Для этого повелели вытесать в одном камне два гроба с тонкой перегородкой меж собой.
Однажды вечером призвал старый князь к себе поседевшую княгиню, усадил рядом на лавку, взял ее тонкую руку в свою и тихо поведал свое желание:
— О возлюбленнейшая моя, хочу идти в монастырь и принять на себя монашеский чин. Пойдешь ли со мною?
Феврония поклонилась мужу до земли и сказала с радостью:
— О господин мой возлюбленный, давно ждала я от тебя этих слов, ведь сама не решалась тебе сказать про это. Теперь же радуюсь и только и жду уйти подальше от мира, чтобы быть ближе к Богу.
Многие муромцы недоумевали, зачем ради монашества оставлять княжество, честь, славу и богатство, ведь и в миру можно Богу молиться?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Не понимали они, что между монашеством и мирской жизнью, как говорил Иоанн Златоуст, такая же разница, как между пристанью и морем, непрестанно колеблемым ветрами.
Можно ли среди мирских забот, молвы, искушений и столкновений с грехом достичь такой святости и совершенства, какие с избытком обещает тихая, уединенная жизнь монаха, вдали от суеты мира?