Появление говорящего енота в жизни Эйпельбаума привело не только к тому, что Натан встал на поприще политической деятельности. С той поры Эйпельбаум принимал как должное, что с ним вступали в диалог якобы неодушевленные предметы и мнимо бессловесные животные. Пантеистический период в жизни Натана не прекращался до его смертного часа.
Вернемся на кухню, она же спальня Натана (а теперь и Тугрика). Благодаря тихо и неутомимо болтающему еноту, сидевшему в изголовье кровати, Натан не увидел, а услышал сон.
К Эйпельбауму обращался колоссальный страдающий хор.
Скорбные голоса молили о спасении — от имперской болезни и проклятия либерализма, недуга пацифизма и наваждения милитаризма. Эгоистичные и сварливые, наивные и глупые, умные и циничные, взывали они к нему, и Натан чувствовал, что все они глубоко несчастны. Особенно мучительно звучали самые слабые голоса, принадлежащие еще не рожденным: они отказывались появляться на свет в России. «Сгубимся в зародыше», — мрачно клялись они и затихали, давая Натану прислушаться к биению их еще не существующих сердец.
Натан, покрытый каплями пота, открыл глаза и увидел благородного енота. Тот участливо спросил:
— Что? Что?
— Воды…
Енот вихрем понесся к крану и вернулся к постели с кружкой пенящейся холодной воды. Натан припал к ней.
— Что? Ну что?! — терял терпение енот.
— Полный кошмар, что, — отдышался наконец Натан. — Ну невозможно слушать одновременно либералов и консерваторов! Про милитаристов и пацифистов я уже не заикаюсь…
Тугрик сделал вид, что не понимает, о чем говорит Натан. Так Эйпельбаум узнал, что Тугрик способен невинно хлопать ресничками, уподобляясь персонажу мультфильма — Натан не мог вспомнить, какого именно.
— Всего тяжелее детские стоны, — Натан прикрыл уши, словно они все еще звучали. — Детям-то за что такая мука, Тугрик?
— Вот ради них, ради них… — гипнотизировал енот Натана.
Натан жадно пил, он хотел еще что-то рассказать еноту, но не успел. Его уволокло в сон; и снова шепот, крик и возмущение, и снова мольбы и требования, бесконечность ожидания и безграничность отчаяния…
Пригрезилось ему, что он спускается в ад, видит Орфея и прозрачную Эвридику; видит черное лицо Медеи — она склоняется над трупами своих детей…
Усилием воли Натан перенесся из чуждой эпохи. Вновь зазвучали на русском печальные голоса современников. Натан приветствовал их скорбной улыбкой, чувствуя, как бережно гладит Тугрик его голову…
Эйпельбаум проснулся ранним утром.
Он все яснее чувствовал как величие задачи, так и желание от нее ускользнуть.
— Но если все-таки… — бормотал Натан, надевая тапки, осмеянные ночью Тугриком, — если все-таки попытаться… Ради детей, как сказал мой дружочек… Но с чего начать? И как начать?
Разыскивая ответы, Эйпельбаум приоткрыл коробку с енотом. Тугрик мирно спал. Вежливо отвернувшись, Натан постучал в стенку коробки, и енот приподнял сонную мордочку.
— Бокер тов! — поприветствовал Тугрика Эйпельбаум. — Я, кажется, почти готов… Вы вчера меня перепахали! Продолжим пахоту, господин енот?
Мордочка Тугрика выражала удивление: какие могут быть разговоры с бессловесной тварью? «Если это издевательство, то чрезмерно изощренное: из-за принадлежности к миру животных я не смогу его оценить». — Ничего не выдавало в милейшем зверьке политического активиста. Не было в заспанном еноте ничего от революционера со скверным характером.
День Эйпельбаума и енота был исполнен непонимания: Натан требовал диалога, енот поедал орехи; Натан коварно умолкал и внезапно заговаривал, пытаясь застать животное врасплох, но хитрость терпела крах. Ближе к вечеру, пытаясь забраться на карниз, Тугрик порвал занавеску и рухнул на пол. (Примечание редакции: Так вот следы чьих цепких лапок мы заметили, когда пришли к Натану!)
Своим падением енот остался крайне недоволен: он обиженно заскулил с пола на непокоренный карниз, но утешился очищенной морковью. Проглотив ее, он продолжил громить дом Натана. Словом, Тугрик вел себя, как и положено хулиганистому животному.
Поскольку вещий сон терял власть, а чудесный енот утратил дар речи, к Натану стало возвращаться страдание. Он лег в постель; энергия покидала его, он погружался в бесчувствие ко всему, включая детские крики о помощи…
Едва пробило двенадцать, Тугрик вспрыгнул на стол и воскликнул:
— О речь моя! Ты не приснилась мне!
Обретение Тугриком дара речи Натан встретил с восторгом, хотя был слегка обижен.
Енот сел за стол и деловито налил себе и Эйпельбауму по стопке водки.
— Ты прям как маленький, Нати. Ну как я могу разговаривать днем?
— Верно! — радостно согласился Натан, и начался их философский пир: а разве застолье с енотом может проходить как-то иначе?
Натан был искренен и простодушен. Он предстал перед Тугриком обычным человеком, переживающим кризис среднего возраста. Енот, подозревая Натана в притворстве, выстукивал задней лапкой по полу ритм неведомого пока гимна. Тугрик надеялся на алкоголь, который рассеет чары притворства. Он поглядел на бутылку водки и восславил ее:
— Представь себе мир, лишенный алкоголя…
— Это какой-то… Какой-то ад, — Натан поддержал енота улыбкой.
— Именно! Сколько великих идей породили алкогольные пары? Сколько дерзких революционных замыслов так и остались бы невоплощенными, не будь у человечества спиртного? А сколько счастливых любовных союзов завязалось по пьяни? А без алкоголя шанс был бы навсегда упущен. Все потому, что водка делает нас родными. Пока она — в нас. И начинается восхитительная, а порой и возмутительная откровенность. Итак, приступаем! Буль-буль-буль! — возвестил енот, и они начали эпохальный заплыв.
Через полчаса, любуясь сквозь пустую бутылку водки енотом, создающим «Кровавую Мэри», Натан заявил:
— Тугрик, благодаря сну я узнал, как себя чувствует Бог, к которому миллионы людей возносят миллиарды просьб…
Они выпили «Мэри» и закусили укропом.
— И как же себя чувствует Бог? — участливо поинтересовался Тугрик, смахивая салфеточкой с усов капли томатного сока.
— Хреново он себя чувствует.
— Кто бы мог подумать, а?
— А знаешь, что