Он немного подумал, пытаясь найти ответ. Стоит заметить, что достойный сын Фрике вовсе не относился к числу людей, коих надолго может загипнотизировать загадка, не желающая поддаваться разрешению.
«Итак, — начал Тотор один из тех внутренних монологов, какие всегда вносили ясность в его мысли. — Бог с ним, с прошлым. Пора подумать о настоящем. Рассмотрим все вопросы по порядку, как говаривал наш пламенный патриот господин Гамбетта[28]. Тут, доложу тебе, есть над чем посмеяться. Я на дереве, и, как бы тут ни было удобно, хотелось бы все-таки покинуть это симпатичное местечко. Но для этого необходимо пошевелиться. А я подвешен, что лишает меня всякой надежды на скорое спасение. Как быть? Да сам Латюд[29] не смог бы выбраться из Бастилии, если бы у него не были свободны руки и ноги!»
И тут нашему герою пришла на ум страшная мысль:
«А где же Меринос, несчастный ты эгоист? Где твой друг? Что с ним стало? Ведь сюда, помнится, мы летели вдвоем… Он где-то рядом».
Тотор набрал воздуха в легкие и что было мочи закричал:
— Эй! Меринос!
Прислушался. Никто не отзывался.
Позвал опять. Тщетно.
К этому времени буря стихла так же внезапно, как и началась. Умолкли громовые раскаты, дождь прекратился, и лишь с умытых листьев порой падали тяжелые сверкающие капли.
Своенравная река быстро обмелела и превратилась в тонкий ручеек. Сквозь кроны деревьев проглядывало солнце.
— Нужно что-то предпринять, — сказал сам себе Тотор. — В конце концов, в Австралии я попадал в переделки почище этой и всегда находил выход[30]. Вдохнови меня, папаша Фрике, наставь на путь истинный! Подскажи, что делать!
Положение и в самом деле оказалось не столь уж плачевным. Водный поток уложил его среди мощных ветвей, как младенца в уютной колыбельке. Голова, плечи, бедра ощущали под собой мощную опору.
— Настоящая качалка! Только вот не качается. Ой! Ой! Ой! Все тело болит. Но, по-моему, переломов нет. Мышцы в порядке. Так пусть работают, черт побери!
Тотор собрал все силы и попытался разорвать путы, но в результате веревки еще глубже и больней впились в тело.
Он немного подумал. Все очень просто. Руки даже не заломили за голову. Все тело с головы до пят обвязали одной веревкой, сделав узел-удавку на щиколотках и простой узел под мышками. Быстро и экономично. Стоило бы порекомендовать всем полицейским в цивилизованных странах. Хотя, следует признать, руки, плотно прижатые к телу, были все же отчасти свободны, вот только пальцы онемели и затекли.
Тотор сосредоточился. Сейчас перед ним стояла одна-единственная задача — освободиться. Он резко дернулся вперед, потом назад. Веревка на руках чуть-чуть ослабла. Это шанс.
И вдруг сквозь ткань одежды он нащупал рукоятку ножа, что лежал у него в кармане.
— Только последний идиот не воспользуется таким великолепным случаем. Нож рядом с веревкой! Чего ж еще желать?
Правда, нож находился в кармане, а карман прикрывало затекшее запястье, да еще там находился трут, огниво и горсть орехов, похожих на миндаль. Тотор собрал их по дороге и даже успел попробовать. Орешки оказались на вкус весьма приятными… Да, но сейчас не время предаваться, так сказать, гастрономическим мечтам… Надо добраться до ножа… Во что бы то ни стало…
Но ведь дорогу, как известно, осилит идущий.
Рискуя ободрать кожу, Тотор попытался повернуть руку. От усердия он сжал зубы и наморщил лоб. Но увы! Веревка крепко сдавливала кисть. Теперь он увидел, как посинели и распухли пальцы.
— Настоящие франкфуртские сосиски! — проворчал парижанин. — К ним бы еще кислой капустки! Однако шутки шутками, а что делать дальше? Во что бы то ни стало необходимо дотянуться до кармана. Иначе я обречен на медленную и мучительную смерть. Зверски хочется есть. Какая мука! Брррр! Неужели мой скелет так и будет белеть среди этих ветвей? Какой-нибудь путешественник однажды снимет его отсюда, чтобы торжественно водрузить под музейное стекло с надписью: «Обезьяна Убанги». Катастрофа! Какое унижение! Но кто это там?
Это было то самое животное, с коим Тотор очень опасался быть спутанным впоследствии, то есть обыкновенная обезьяна. Милая крошка с желтой мордочкой, косматыми бакенбардами и непрерывно мигающими кругленькими глазками.
Она легко взобралась по веткам поваленного дерева и остановилась, чтобы почесаться. Тело Тотора преградило ей путь, и, так как наш герой не двигался, обезьянка как ни в чем не бывало уселась ему на живот и занялась своим туалетом, словно завзятая кокетка.
Тотор почти не дышал, боясь пошевелиться и спугнуть нежданную гостью. В этой обезьянке сейчас была вся его надежда. И он не ошибся.
Макака вдруг выпучила глаза, тельце ее задрожало, ноздри раздулись. Животное унюхало что-то вкусненькое. Малышка поднялась на задние лапки, так что кончик хвоста оказался прямо у носа бедного Тотора. Затем обезьянка принялась крутиться, вертеться, как заправская балерина на пуантах. Ловкими лапками с острыми коготками малютка обшарила всю одежду, беспардонно царапая кожу. Но Тотор не замечал боли. «Дорогая моя, — думал он, — может быть, тебе случайно удастся освободить меня! Ну, ну! Пускай в ход свои острые зубки, но только осторожно, не прогрызи мне живот, как лисица маленькому спартанцу! Ай! Не кусайся». Носик обезьянки тыкался то туда, то сюда, зубки вцеплялись то в ткань, то в тело… нельзя сказать, чтобы это было приятно. Тотор едва пересиливал себя, чтобы не заерзать от щекотки, и очень боялся либо рассмеяться, либо закашлять, ведь тогда маленький чертенок убежит.
Обезьяна перебралась с живота на бедро и хотела залезть в карман. Но не тут-то было. Мешала привязанная рука. Макака ухватилась зубами за конец веревки, грызла и рвала ненавистные путы. Наконец ей удалось просунуть лапку в карман и вытащить вожделенные орешки, которые наш герой всегда носил с собой. Раздался победный клич, и зверек кинулся прочь, торопясь унести драгоценную добычу. Тотор же в эту минуту мечтал обрести свободу только для того, чтобы хорошенько вздуть порядком надоевшую акробатку… И вот тут-то, мечтая о добром шлепке по попке макаки, он вдруг ощутил, что рука может двигаться!
Нащупав порванный конец веревки, Тотор не сразу поверил своему счастью.
Радость спасенной Персеем Андромеды[31], ликование освобожденных революционным народом узников Бастилии ничто в сравнении с чувством, охватившим в эту минуту нашего парижанина.
Неужели спасен?!
Он попытался встать, но не сумел.
Теперь можно было пошевелить пальцами, и только. Все тело по-прежнему сдавливала тугая веревка. Тотор понял, что не совсем еще пришел в себя. Его обычно богатое воображение сейчас дремало.