— Можешь не сомневаться, так и будет. Моя самая заветная мечта — перестать быть пруссаком и работать в Париже.
— Навести моего доброго старого отца и расскажи обо всем: о наших страданиях, унижениях. Расскажи о том, что видел и что еще увидишь. Постарайся утешить его, объясни, что я всем сердцем люблю его и Францию.
Голос солдата дрожал.
— Ладно! Не плачь, мой друг, мой брат. Я обещал и слово сдержу. Покумекаем, как вытащить тебя отсюда.
— О! Если б это было возможно! Но я уже ни на что не надеюсь.
Вдруг он умолк.
— Послушай! Что это? По-моему, кто-то пробирается сквозь заросли.
— Правда. Эй, кто там? Стоять! — закричал Петер.
— Кто идет? — подхватил Ганс.
Оба приготовились стрелять. В лесной чаще в нескольких шагах от них как будто бы что-то сверкнуло. Показалась белая фигура.
— Кто идет? — повторили оба хором. — Еще шаг, и мы стреляем!
Движение прекратилось. Затем гортанный, хриплый голос произнес:
— Друг, Freund!
— Один?
— Да, один.
— Подойди!
Это был араб, закутанный в белое.
Он двинулся вперед.
— Соблюдайте дистанцию, — грозно одернул сержант, — и отвечайте: кто вы?
— Али бен Тайуб. Проклятая страна!
— Жалкий работорговец! — вскричал Ганс. — И он еще проклинает страну!
Араб ухмыльнулся.
— Я хочу видеть лейтенанта Штерманна.
— В такой час?
— Тогда, когда мне будет угодно, — высокомерно отрезал Тайуб. — Вы нижние чины и не имеете права возражать. Приказываю отвести меня к вашему командиру.
Работорговец, а именно этим постыдным делом занимался араб, преследуя, грабя и уничтожая местные племена, говорил так властно, что на эльзасцев это подействовало. Они могли быть недовольны, даже возмущены, однако дисциплине подчинялись беспрекословно.
— Хорошо, — сказал Петер, — следуйте за нами.
Ганс зажег яркий фонарь, и на землю легло желтое пятно света.
— Идите впереди, — велел сержант. — Мой товарищ проводит вас.
Бен Тайуб невозмутимо шагал вслед за Гансом, а внимательный и недоверчивый сержант замыкал процессию, держа ружье на изготовку.
Все молча шли по узенькой тропинке, с обеих сторон поросшей густой травой. Трава цеплялась за ноги, не давала идти. Потом начался скользкий глинистый склон. Четверть часа такой ходьбы изматывала больше, чем двухдневный переход по ровной дороге.
— Стоять! — скомандовал Петер. — Часовой должен узнать нас.
Он крикнул что-то в темноту и стал ждать.
Вскоре послышался ответ.
Петер Ланц шагнул вперед и назвал пароль.
Араб и его конвоиры благополучно прошли через посты, и мгновение спустя все трое скрылись во тьме.
— Что ему здесь надо? — тихим голосом спросил Ганс. — От этого визита добра не жди.
— И что ты предполагаешь?
— Думаю, тут дело не чисто. Видишь ли, Петер, я давно наблюдаю за нашим рыжим лейтенантом. У него вид настоящего бандита. Я бы не удивился, если б узнал, что он затевает какую-нибудь гнусность вместе с этим работорговцем. Не веришь?
— Зачем ты забиваешь себе голову всякой ерундой? Что мы можем сделать?
Ганс ответил не сразу. Немного помолчав, он сказал:
— Кто знает?
ГЛАВА 5
Прусский капитан. — Слово Пророка. — Торговля гнусная, но доходная. — Лейтенант Отто фон Штерманн. — Сто тысяч марок. — Постыдный пакт. — Огнем и мечом!
— В чем дело? — Голос лейтенанта Отто фон Штерманна прозвучал грубо. Лейтенант вскочил и прицелился, не сводя глаз от входа в палатку.
Вошел негр-пагуин, выряженный в тряпье, отдаленно напоминавшее форменный мундир, и, безбожно коверкая слова, объяснил, что некий араб хочет видеть командира.
Отто все еще не мог унять дрожь.
— Как его имя?
— Он не сказал, потому что его не спросили.
Пагуину пришлось выйти и еще раз переговорить с нежданным визитером.
Оставшись в одиночестве, лейтенант проверил, заряжен ли револьвер, и добавил недостающие патроны. Затем внимательно огляделся, нет ли в палатке чего-нибудь, что могло бы его скомпрометировать в глазах гостя.
— Али бен Тайуб, — произнес вернувшийся слуга.
— Ладно, пусть войдет.
Лейтенант устроился в кресле-качалке и постарался принять как можно более пренебрежительную позу.
На пороге появился бен Тайуб.
Оттененное белоснежным тюрбаном, смуглое лицо его казалось почти красивым. Крупные, но правильные черты, глубокие черные глаза, пухлые, чувственные губы.
И какой контраст с лейтенантом! Сухонький человечек с беломраморным в красноватых пятнах лицом, с полуприкрытыми, точно у ящерицы, глазками и бледными, тонкими губами.
Между тем внимательный наблюдатель непременно заметил бы сходство этих двух физиономий. Выражение коварства и злобы роднило их.
Араб низко поклонился, приветствуя хозяина, и, выпрямившись, ждал, что тот заговорит с ним. Лейтенант нарочито поигрывал револьвером.
— Ты Али бен Тайуб?
— Так меня зовут.
— Это ты прислал мне письмо с просьбой о ночной встрече?
— Я.
— Что скажешь? Но прежде чем ответить, помни: малейшая неосторожность, малейшее подозрительное движение, и я вышибу тебе мозги. Теперь говори.
Араб и бровью не повел.
— Подозревает в предательстве только тот, кто сам способен на предательство.
— Эй! Что ты себе позволяешь?
— Так сказал Пророк. И это правда. Но он еще добавил: «Невозможно предательство между людьми, объединенными общими интересами».
— Что может быть общего между нами?
— Я же сказал: интересы у нас общие.
Отто нахмурился.
Наглая невозмутимость араба настораживала.
— Объяснись, наконец! Мне некогда слушать сказки твоих пророков. Чего ты от меня хочешь?
— Ничего. Я хочу много тебе дать.
— Ничего не взяв взамен? Странно!
— Известно ли тебе, кто я такой и чем занимаюсь?
— Ты один из тех торговцев людьми, коих цивилизованные нации чураются. В Англии, во Франции, в Германии вас беспощадно преследуют. И тем не менее вы продолжаете заниматься вашим гнусным ремеслом.
Араб засмеялся, показав белые шакальи зубы.
— Гнусное? Пусть так. Но оно прибыльно, и я доволен. Да, да, нас изгнали из Экваториальной Африки, и негры, которые должны быть пойманы и проданы заботливым хозяевам, низведены вместо этого до состояния скотов и подыхают под ударами дубинок ваших надсмотрщиков.
— Экая занятная философия, господин работорговец! Хорошо, допустим, что вы из одного только человеколюбия разоряете и сжигаете деревни, убиваете тех, кто осмеливается сопротивляться. Но мне-то какое до всего этого дело?